Зазимок

Рассказывают, в иных краях встречаются гады крупные. А у нас нет. Так, самые простые. И длиной и толщиной вроде плетки. Видно, корм здесь не такой, как в тех краях. Наша змея и не кидается первой на человека. Она тебя даже побаивается. А вот если ее чем разгорячишь или на хвост наступишь — тогда беги! Старшие учат бегать навстречу солнцу. Солнце будто бы ослепляет гадючьи глаза, и она упускает жертву. Еще есть такая, что сворачивается в кольцо и катится за тобой, пока не настигнет. Про такую Юхимкин отец как-то рассказывал. Много он знает всяких бывальщин. Однажды, говорит, спал в степи под стогом. И видно, ненароком открыл рот. Проснулся — тяжело в желудке, словно гирьку сглотнул. Что за оказия! Приехал домой, рассказал жене. Она сразу подает крынку парного молока. На, говорит, нагнись, подыши. Нагнулся. Открыл рот. Вдохнул раз-другой. Так и есть. Выползает потихоньку маленькая гадючонка. Бульк в молоко. Гадюка, она до молока большая охотница. Бывает, на зорьке обовьется вокруг коровьей ноги, припадет к соску, пьет себе за милую душу. И корова не брыкается. Видать, тяжело ей с набрякшим выменем. А тут все-таки облегчение.

Да, раков у нас тьма. Но рак все-таки не рыба. Рыбки бы. А чем ее наловить?

Есть у Котьки поговорка: «Умри, а зробы!» Он ей верен всегда. Не успели мы переглянуться, как он кинул к нашим ногам большую плетенную из лозы корзину.

Штанцы летят в траву. Рубашонки за ними. Котька и Юхим взяли корзину за ручки, утопили ее в реке, пошли против течения. Мы с Микитой палками пугаем рыбу.

Известно, конец — всему делу венец. Попалось нам три красноперки, лещик — так, размером с абрикосовый лист — и щучка. Щучка как раз и внесла смуту. Как ее разделить, чтобы никого не обидеть? Котька заявил:

— Моя корзина — моя и щука. А вы берите остальное.

— Не-е-е!.. — запротестовал Юшко. — Я тянул не меньше твоего. Щука моя. Я ее первый увидел! — С этими словами Юшко хватает щуку, намертво зажимает ее утиную голову в черных пальцах.

Котька — низенький. Набычился. Ринулся вперед. Бах Юхима головой в самый пуп. Юхим падает на землю, роняет щуку. И вот она уже в руках у Котьки. Но, видать, из желанной превратилась в ненавистную. Котька втыкает ее Юхимке в рот.

— На, ешь! Чтоб она у тебя в горле застряла!

У Юхима на губах показалась розовая от крови слюна.

Я кинулся к ним, хочу разнять. Но Микитка обвил мою шею рукой, будто обнимает. На самом же деле давит, гад, так, что вот-вот задохнусь. Еще и приговаривает успокоительно:

— Та нехай трошки поборются. Шо тебе, жалко?

Я слушаю и думаю себе: «О, ты балакать мастак. Тебя только слушай. Люди до убийства доходят, а тебе хоть бы хны». Потом решаю: «Никому так никому!» Пинаю жесткую корзину… Красноперки, сверкнув чешуей лепят в рябую речку.

3

Первого октября, на покров, у нас праздник. В этот день освящалась наша церковь, или, как ее величают, храм божий. Потому и праздник называется — храм. Наступает наша очередь принимать гостей из соседних сел. На троицу мы едем в Зеленый Кут, на спаса гуляем в Очеретяном. А вот покров — наш день. Он всем праздникам праздник. Еще бы — ярмарка! Одного скрипу колесного бывает столько, что в другой раз за год не услышишь.

Ночь накануне. Идет подвода за подводой. Визжат поросята, гогочут гуси, мычат бугаи, храпят лошади. Собаки надрываются, уже не лают — кашляют. Мать встает, подходит к окну, зевает, приговаривая:

— Охо-хо, хо-хо-о-о… Сохрани и помилуй. Вавилон, да и только!

Царство такое, рассказывают, было. Людное, Наша слобода за ночь Вавилоном становится.

За два дня до ярмарки на лугу появились цыгане. Стреножили лошадей. Подняли латаные-перелатаные шатры. Завидя спорый цыганский костер, слободяне подумали: «Слава богородице, первые ласточки прилетели. Ярмарка будет дружной!»

Первые ласточки. Предвестники… Уж они себя покажут. Они порезвятся! А в самом деле, что за ярмарка без цыган? Так, ровно каша без соли!

Больше всего цыгане волновали нас, пацанов. Они казались нам людьми фантастическими. Все какие-то необычные: темные, тонконосые, пучеглазые. В ушах кольца, на руках кольца. Все побрякивает, позванивает, потрухивает. Пестреют на лугу, будто цветные стеклышки на ладони.

Мы прилегли поодаль все четверо; глядим на странный мир, удивляемся. Микитка, как всегда, докапывается: что, откуда, почему. Сам отвечает на свои вопросы:

— Батько читал в журнале, что они азиаты.

Юхимка поднял брови:

— Да ну?..

— Говорил, будто какого-то императора убили и за это их приговорили скитаться по свету.

Котька решил смутить всезнающего друга.

— Вот я пойду спрошу вон у той ведьмы, брешешь или правду говоришь?

Цыганка словно бы услышала Котькины слова, сама поманила его пальцем.

Он побежал к шатру. Было видно, как старуха ткнула ему в руку ведерко. Котька метнулся к колодцу, принес воды, обплескав себе ноги.

Когда вернулся и присел около нас, мы с холодным еканьем внутри ждали его рассказа.

— Ничего не было. Только спросила, как звать, что болит. Показал левую руку. Перевязала конским волосом у запястья. Ступай, говорит. Чудна́я баба!