Збройники

— Но есть и хорошая новость, — Вадим откровенно доволен, это слышно даже через семьсот километров цифровой связи. — Есть пикап. Форд эээ… Рейнджер. Синий, лифтованный. С дугой в кузове, с фонарями. С хромированной решеткой там… ну ты понял.

— Ого! — Я сразу же представляю себе громадину в кобальтовом «металлике» на зубастых колесах и с хромированными зеркалами и как я на этой махине с шиком прикатываю в Старогнатовку, в штаб батальона. — Крутяк. А в чем подъе… в чем собака повалялась?

— Он не ездит, — радостно говорит Вадим. — Не заводится.

— Вообще?

— Ну… где-то один раз из двадцати таки заводится.

— Пофигу, — говорю я. — Глушить не будем. Дизельный?

— Как немецкая подводная лодка. Дизельнее не бывает. Тока это… там передачи не все.

— Пофигу, — опять говорю я. — Мне тока две надо, одну вперед и одну назад.

— Ну, жди. Поремонтируем и будем думать, как пригнать. На баланс будете ставить?

— Ээээ… а на него хоть какие-то документы есть?

— Ни одного, — гордо заявляет Вадим и опять смеется. — И номеров нема. И еще — он праворульный.

— Просто супер. Мой любимый набор. Тока лучше с Танцором договариваться, шо и как, бо я ж в машинах не товой… не очень.

— Та не вопрос. Все, дорогой, не отвлекаю, обнял.

— Обнял… — Я отнимаю нагревшийся телефон и кричу умащивающемуся на сером каремате Сереге: — Президент! Ну шо, як відімость?

— Сонце сліпить! — кричит мне Сергей и машет рукой.

— Словами «я же говорил» всего не передать.

— Шо?

— Я говорю «Спостерігай і зберігай спокій». «Посилити пильність» и вся остальна хєрня. І зошит спостережень собі зроби, будеш, як настроящій воєнний. Мєчта штаба АТО.

— От язва…

Мы ведь стараемся выжать всё именно из этого момента, мы стараемся жить «здесь и сейчас». Кажется, что когда ты ехал из точки «А» в точку «Б», то есть из Киева — на войну, то этот шаг длиной в семьсот километров… он, на самом деле, оказался провалом. Как будто ты приехал в «Б», получил зброю, куртку, ботинки «Талан» и лопату, а все твое предыдущее — осталось в «А». И не тянет, не висит на тебе, ни капли не определяет твою жизнь сейчас и не будет определять завтра, как будто наш пиксельный джинн придурошного адреналинового раздолбайства, царствующий над войной зоны АТО, отсек всю твою предыдущую жизнь огненным мечом, или серебряным серпом, или, что скорее всего, поцарапанным лезвием «глока». На который так удобно класть телефон.

Ты здесь… нет, не другой, просто ты здесь можешь стать тем, кем захочешь. Таким, которым тебе всегда хотелось быть, или наоборот, не хотелось. «Лінія бойового зіткнення», составленная из редких металлических зубьев ВОПов и РОПов, сдирает с тебя весь нагар, всю копоть, нагоревшую за предыдущие годы, и говорит: «Ладно, братан, а теперь давай посмотрим, что из тебя получится». Ты приходишь сюда одним, здесь ты — другой, а когда… если… когда ты вернешься обратно на материк, ты будешь… каким?

Мы были уверены, что вернемся такими же, как уходили, снова спокойно вольемся в обычную жизнь, у всех разную и при этом невероятно похожую, что мы просто скинем грязную форму на пол, помоемся, наконец-то нормально почистим зубы, поедим домашнего и втиснемся в джинсы, туфли, свитера и пиджаки из скрипнувшего шкафа. Выйдем на работу и снова будем жить так, как жили. И все будет так, как раньше.

О Боже, как же мы ошибались.

— Ошибочка вийшла, — лениво говорит Президент, таща в руке узкий каремат и удерживая под мышкой трубу. — Не видно ніхєра.

— Солнце? — Я пододвигаюсь на сидушке, давая место Сереге.

— Нє. Врємя. Може, їдуть вони раніш, чи я не знаю.

— Ну давай завтра часов в пять вылезем и посмотрим. И не отсюда…

— … а з «Браво». І може, раньше… а ну глянь, коли світає.

— Вай-фай сюда не достает… Ща у Ваханыча спросим.

… Ваханыч идет странной, механической какой-то походкой. Ровно-ровно, будто по невидимой черте, прошедшей от блиндажа до поста «Чарли» прямо по грязной щебенке. Ваханыч настолько спокоен, что мне начинает казаться, что он или вусмерть бухой, или под наркотой, хоть я прекрасно понимаю, что невозможно ни то, ни другое. Он держит в руках свой АК-74, и такого чистого автомата я давно не видел, даже ремень отскоблен от грязи, антабки аккуратно замотаны черной изолентой, магазин почти сияет темным бакелитом.

— Заходь, сідай, здрастуй, давай сігарєту. — Президент пытается не уронить трубу, опять разваливаясь на сиденье. — Хєррасє ти автик зранку надраїв, як на смотр.

— Вчера ж стреляли… — тихо говорит Ваханыч и поворачивается ко мне. — Давай отойдем, разговор есть.

— Давай, — опасливо говорю я. Ваханыч ведет себя неправильно, а на войне «неправильно» часто-густо значит «опасно». Давно он в город ездил? Вроде нормальный был… — Пошли.