Зденка

– Они у вас так всё ещё в столе и лежат! – посыпались возмущения бойцов.

– Та-а-к! Что это такое! Ну-ка шагом марш отсюда! Будут тут ещё мне! Будете служить там, куда Родина пошлёт! Пошлёт в Афган – будете служить в Афгане, а пока послала к нам в роту, служите пока себе спокойно здесь, всё. Разговор окончен! – Тимофеев фыркнул на солдат, которые, продолжая возмущаться, расступились, разбредаясь по кубрикам.

– Иш ты, Афган им подавай! А мамок-то своих спросили? – буркнул напоследок офицер.

Что ж, не стоит принимать это солдатское рвение за природную агрессивность. Ибо наша главная народная религия – религия терпения, а не агрессии. Мы не хвалимся захватам, и наша армия сильна лишь в своей освободительной миссии. А миссия наших войск в Афганистане, хотя и подверглась массированной пропагандистской атаке, всё же была миротворческой, направленной на установление там мирной счастливой жизни! И наши советские граждане, совершенно юные парни заплатили за это своими жизнями. Жаль одно, что напрасно…

***

Поседев не по возрасту рано,

Не прожив и полжизни земной,
Погибают братья-славяне
Вдалеке от России родной.

Да возможно ль такое? Возможно ли?

Да! Возможно! Сомнений нет!
Что с того, что мы мало прожили?!
Что с того, что нам двадцать лет?!

Мы порою грубы. Простите.

В сердце каждого – свой тайник.
Но спросите у нас, спросите —
Что мы думаем в этот миг.

В миг, когда еще выжить пытаемся,

Замерзая в кровавом снегу,
И с последней гранатой взрываемся,
Чтоб живыми не сдаться врагу.

И поверьте словам, поверьте

Нашим мыслям в последнем бою:
Говорят, что за миг до смерти
Вспоминаешь всю жизнь свою:

Руки матери, запах хлеба.

Скрип калитки в ночной тишине.
Голубое российское небо
В деревенском далеком окне…

И, проваливаясь, падаешь в прошлое

И обратной дороги нет!
Что с того, что мы мало прожили?!
Что с того, что нам двадцать лет?!

Курсант НВВПОУ Л. Молчанов.

Февраль 1984 г.

Обеденный перерыв xолостяков

Офицерская общага.

Хашимов лежал, закинув ноги в блестящих сапогах на спинку кровати. Подтяжки поверх белой нательной рубашки натягивали подогнанное галифе струной. Китель аккуратно висел на спинке стула.

– Женская красота – страшное дело! Это настоящая ловушка для мужчин! Вот красота цветка – ловушка для насэкомого. Всё это лишь борьба за выживание. Эволюция! Но важно помнить, что водятся такие цветки, которые бац и захлопнулись, только туда насэкомое залетело! Так что Сашка, будь тожа осторожен. Всякие жэнщины водятся. Да?!

– А тебе виднее, какие они водятся, – Тимофеев задумался.

– Да ладно секретничать. Да ладно, ты, маладэц, Сашка! Врэмя здря нэ терял, пока полка нэ было! Ты с товарищами впэчатлениями то поделись, а? Только, что так, начал то за здравие, а кончил за упокой? А? – намерено каверкая слова, Хашимов выпустил струйку дыма.

– Ты о чём всё это? – удивился Майер и, взяв сапожную щётку, принялся начищать сапоги.

– Да, так! Сам знаешь! Что-о? Или уже всё, отцвела капуста, завяли помидоры? – смотрел тот загадочно поверх очков.

– Хашимов! Хорэ курить! И открой окно! Дышать уже нечем! – взмолился с соседней койки Тимофеев.

– Хорошая тёлка!.. Если сам всё, отвял, мож уступыш таварыщам? А-а-а? Ну, ты чё, молчишь!? О товарищах позаботиться не желаешь? – Хашимов встал и выпустил дым прямо в форточку, косясь на недовольное лицо Тимофеева.

– Нэ желаю! – буркнул Майер злобно в ответ. – И вообще, не понимаю, ты о чём? – Майер оторвался от чистки сапог. – И вообще, чья бы корова мычала! Ты сам-то куда там всё бегаешь?

– А ты стрелки-то не переводи! Так что, признаешься, что ли в грехах своих?! А?..

– Мне тебе, Альяр, не в чем признаваться! Ясно? Всё! Закрыта тема!

– Та-ак! И сам не гам, и товарищам не дам! Эгоист! Так что, нэ уступыш?! Так вот!?

– Да так,.. ты что, Хашимов, на всё, что шевелится бросаешься? Успокойся! Везде тебе что-то мерещится.

– Вы, оба! Достали! Дайте поспать! – возмутился Тимофеев и перевернулся к стене, накрыв голову подушкой.

– Ладно, Владик, тебе бы всё дрыхнуть! – махнул рукой Хашимов и продолжал на полтона тише в адрес Майера. – А ты, Сашка, «в мире животных» смотришь?

– А там что, про тебя показывают? – оскалился Майер.