Здесь была Бритт-Мари

— Ну… за которую мы… болеем.

Бритт-Мари раздраженно сложила руки на животе:

— Какая же она ваша, голубчик, если вы в ней не играете.

Мальчик несколько секунд обдумывал ее слова, крепко обхватив мяч.

— Мы болеем за эту команду дольше, чем некоторые в ней играют. Так что это больше наша команда, чем их.

— Чепуха, — фыркнула Бритт-Мари.

В следующую секунду дверь молодежного центра с грохотом захлопнулась. Бритт-Мари метнулась к двери, парнишка — за ней. Дверь оказалась заперта.

— Они закрылись, чтобы мы не могли войти! — задохнулся от счастья Пират. — Потому что мы были на улице, когда наши забили гол!

— Ты, вообще говоря, о чем? — Бритт-Мари в отчаянии дергала дверную ручку.

— Ну что важно, чтобы мы стояли тут, на улице, потому что, когда мы были на улице, наши забили гол! Здесь мы приносим удачу!

Словно в этом и правда есть логика. Бритт-Мари сердито глянула на Пирата, давая понять, что лично она никакой логики тут не видит. Но оба остались стоять на парковке, хотя дождь припустил снова. Бритт-Мари больше ничего не сказала.

Потому что в первый раз за очень долгое время кто-то сказал Бритт-Мари, как это важно — что она где-то есть.

Футбол в этом смысле удивительная игра. Потому что он не просит, чтобы его любили.

12

После первого тайма Бритт-Мари и Пирата все-таки впустили. А весь второй тайм Бритт-Мари провела в ванной, перед зеркалом. Сначала она сама не хотела выходить — вдруг еще с кем-то придется говорить по душам; а потом «наши» забили еще один гол, и ей тут же запретили выходить, пока матч не закончится. И теперь Бритт-Мари стояла в ванной, сушила волосы, приносила удачу и переживала жизненный кризис. Занимаясь всем этим одновременно.

Из зеркала смотрел кто-то другой — на его лице потоптались бесчисленные зимы. Зима — тяжелое время, и для балконных цветов, и для Бритт-Мари. Молчание — вот с чем труднее всего справиться, потому что если все кругом молчат, то никто не узнает, есть ты или уже нет. А зима — это время молчания: стужа отделяет людей друг от друга, лишает мир звуков.

Это молчание парализовало Бритт-Мари после смерти Ингрид. Отец возвращался с работы все позже и позже — под конец так поздно, что Бритт-Мари уже засыпала к его приходу. Однажды утром она проснулась оттого, что он еще не пришел. А потом однажды — оттого, что он уже не придет.

Мама говорила об этом все меньше и меньше. И все дольше и дольше оставалась в постели по утрам. Бритт-Мари бродила по квартире, как бродят все дети, потерявшиеся в безмолвном мире. Однажды она опрокинула вазу — только чтобы мама накричала на нее из спальни. Мама не накричала. Бритт-Мари убрала осколки. И больше ничего не опрокидывала. На другой день мама лежала в постели, пока Бритт-Мари не сварила обед. На третий встала еще позже. А под конец перестала вставать вообще.

На похоронах матери Бритт-Мари была почти одна. Конечно, какие-то мамины друзья прислали красивые цветы и выразили соболезнование — просто они оказались слишком заняты жизнью, чтобы навестить кого-то, кто все равно уже умер. Бритт-Мари подрезала цветам стебли и поставила их в тщательно вымытую вазу. Она прибралась в квартире, перемыла все окна, а на следующий день пошла выносить мусор — и встретила в подъезде Кента. Они пристально посмотрели друг на друга, как смотрят дети, которые стали взрослыми. Кент к тому времени женился, завел двух детей, но недавно развелся и теперь вот приехал навестить мать. Он улыбнулся, увидев Бритт-Мари. В те дни он ее еще видел.

Стоя перед зеркалом, Бритт-Мари потирала безымянный палец. Белая полоса, неистребимая, как татуировка, словно издевается. В дверь ванной постучали. На пороге оказался Пират.

— Ах-ха. Что, выиграли? — спросила Бритт-Мари с напускным неудовольствием, хотя на самом деле радовалась, что ей удалось отсидеться в ванной.

В этом смысле ванная почти как балкон. Избавляет и от одиночества, и от общения.

— Два-ноль! — радостно кивнул Пират.

— Я только ради этого тут и сидела, — очень серьезно ответила Бритт-Мари и на всякий случай уточнила: — А с кишечником у меня все в порядке.

Пират растерянно кивнул, протянул «ооо’кей» и показал на входную дверь. Открытую.

— Свен опять пришел.

Полицейский, стоя на пороге, неловко помахал рукой. Бритт-Мари обиженно попятилась и снова закрылась в ванной. Уложив волосы как следует, она сделала глубокий вдох и вышла.

— Ах-ха? — обратилась она к полицейскому.

Полицейский улыбался, держа в руках листок бумаги. Он протянул листок Бритт-Мари, но тот выскользнул из пальцев.

— Упс, упс, пардон, пардон, я только подумал — надо отдать это вам. Да, я… или мы, мы подумали…

Он указал на пиццерию. Бритт-Мари испугалась, что полицейский переговорил с Личностью и теперь пытается довести это до ее сведения. Свен снова разулыбался. Сцепил руки на животе. Передумал и скрестил их почти под подбородком.

— Мы подумали, что вам нужно где-то жить, ну да, ну да, а я так понял, вы не хотите жить в гостинице в городе.

И тут же виновато прибавил: