Здесь говорят по-русски. (ЛП)

Я возвратился в Берлин полгода спустя. Однажды, воскресным утром я почувствовал желание увидеть Мартына. В будний день вы могли пройти к нему через магазин, прямо за которым начиналась его квартира - три комнаты и кухня. Но воскресным утром магазин, конечно, не работал, и окно было закрыто огромным опускающимся козырьком. Скользнув взглядом сквозь решётку по красным и золотым коробкам, по смуглым папиросам, по скромной надписи в углу: “Здесь говорят по-русски”, отметив, что витрина в некотором роде несколько оживилась, я прошёл через внутренний двор к жилищу Мартына. Странное дело - Мартын показался мне даже более беспечным и веселым, более лучащимся улыбкой, чем прежде. Но Петя был просто неузнаваем: его косматые масляные локоны были зачёсаны назад, широкая, непонятно робкая улыбка не покидала его губ, он хранил некий род пресыщенной тишины и удивительной, радостной любознательности, словно нёс внутри себя драгоценный груз, смягчавший всякое его движение. Только мать была бледна, как и прежде, и всё тот же тик пробегал по её лицу, подобно вспышке легкой летней молнии. Мы сидели в их опрятной комнате, и я знал, что две другие комнаты - Петина спальня и комната его родителей, - были так же удобны и чисты, и эта мысль была мне приятна. Я потягивал чай с лимоном, слушал медоточивые речи Мартына и не мог избавиться от впечатления, что что-то новое появилось в их квартире, нечто вроде восторженного мистического трепета, как случается в доме, где появляется молодая мать. Раз или два Мартын поглядывал с озабоченным вздохом на сына, после чего тот быстро вставал и выходил из комнаты, вернувшись, он осторожно кивал отцу, как будто говорил, что все хорошо. Было что-то новое, загадочное для меня и в разговоре старика. Мы говорили о Париже, о Французах и неожиданно он спросил, “Скажи мне, дорогой друг, какая самая большая тюрьма в Париже?” Я ответил, что не знаю, и принялся говорить о Французском театре, где выступали сине-окрашенные женщины. “Вы находите это занимательным?” Перебил Мартын. “Говорят, к примеру, что женщины счищают штукатурку с тюремных стен и добавляют её в порошок для лица, шеи или ещё чего”. В подтверждение своих слов он принёс из спальни толстый том Немецкого криминалиста и открыл главу об установившейся практике тюремной жизни, Я пытался изменить предмет разговора, но какую бы тему я не выбрал, Мартын направлял её такими ловкими оборотами, что внезапно мы обнаруживали себя обсуждающими гуманность замены смертной казни пожизненным заключением, или изощрённые способы, придумываемые преступниками, чтобы вырваться на свободу.

Я был озадачен. Петя, любивший всё механическое, ковырял перочинным ножиком пружины своих часов и тихо хихикал про себя. Его мать работала над вышивкой, изредка пододвигая ко мне тосты или варенье. Сжимая всей пятернёй растрёпанную бороду, Мартын сверкнул на меня сбоку своими желтовато-коричневыми глазами и вдруг с ним что-то произошло. Он хлопнул ладонью по столу и повернулся к сыну”. Я не могу этого больше выдержать, Петя - Я скажу ему всё пока меня не разорвало”. Петя тихо кивнул. Жена Мартына встала, собираясь идти на кухню. “Что вы за болтун”, сказала она, снисходительно качая головой. Мартын положил руку мне на плечо тряхнул меня так, что будь я яблоней в саду, то яблоки с меня буквально осыпались бы, и взглянул мне в лицо. “Я предупреждаю вас”, сказал он. “Я собираюсь сообщить вам такую тайну, такую тайну ... что я просто не знаю. Напоминаю - никому ни слова! Понимаете?

Пригнувшись поближе и погрузив меня в аромат табака и его собственный острый запах пожилого человека, Мартын поведал мне действительно поразительную историю.