— Мысль конечно градообразующая, уверен, Платон, Сократ и Аристотель дружно херачат сальто в гробах, но я не могу заставить людей идти на верную смерть. Я не командую армией людей, которым платят за их смерти, я только шериф захолустного городка в лесах. Здесь и без моей помощи каждую ночь случается резня. Всем страшно, и копам, и мирным жителям, да даже тем же свиньям и овцам. У каждого из моих подчинённых есть близкие люди, которые будут рыдать на похоронах, когда засада не удастся. Знаешь, я соврал, я могу их заставить пойти и отдать свои жизни. Но что будет с их семьями и друзьями? Никто не хочет умирать, Сэм. И я не вправе упрекать их в трусости.
Я молча выслушал его. Рафаил прав. С этой стороны я как-то не думал. Действительно, стражи порядка — такие же люди, которые хотят жить. Бесчеловечно вот так брать и тащить их на бойню. Мне даже стало немного стыдно. Тут ворвался сынок мэра.
— Мы сделаем так, как он сказал, — произнёс он, показывая на меня.
— Вы подслушивали? — прикрыл глаза Раф.
— Не твоё дело, пухляш. Человек пришёл к тебе с хорошей идеей, а ты отказываешься только потому, что не хочешь смерти полицейских? Да будет тебе известно, что они сами выбрали эту работу. Им тоже платят за то, чтобы они умирали. В том числе и тебе. Поэтому делай то, что делаешь всегда — используй рот для пережёвывания пончиков и бургеров, а не для отговорок.
Рафи обиженно на него посмотрел. Блин, только не снова.
— Я не буду в этом участвовать.
— Нет, будешь. Ты прямо сейчас заткнёшься и будешь делать то, что я скажу, иначе ты крупно пожалеешь о том, что родился здесь.
— Я и так сейчас об этом жалею.
— Вот и чудно, теперь завались.
К нам стремительно примчалась Софит. Вид её был, мягко говоря, напряжённым. В глазах был ужас и паника.
— А, и она! — добавил Бэнсон. — Детективу тоже не мешало бы поучаствовать в спасительной операции.
— Что случилось? — спросил её я.
— Там… там…
— Так, спокойно, — к ней подошёл Гранде и взял за плечи. — Что такое?
— Т-там… я…
Раф посадил её в своё кресло, а сам пошёл к ней в кабинет. Бэнсон увязался за ним, а я остался наедине с дрожащим детективом. Через пару минут оба вернулись. Рафаил принёс какие-то снимки и бумажки, кинул их на стол и опустился рядом с Флейм, роясь в нижних ящиках.
— Где-то валерьянка была, — бубнил он. — Сейчас дам.
— Да что случилось-то? — терял я терпение.
Я глянул на фотографии. И ужаснулся. На них была убитая женщина с разорванным животом, рядом с которым лежало какое-то месиво из очень маленьких костей и органов. Присмотревшись, я проклял себя за любопытство. Ребёнок. Это был ребёнок. Она была беременна, месяц 8-й или 9-й. На бумагах было написано, что она в промежуток с шести до полвосьмого вечера возвращалась домой, и её сначала сильно ударили, предположительно о дерево или дорогу, а затем на живот было обрушено что-то тяжёлое. Ей раздавили плод, а потом обглодали внутренности. И что ужаснее всего — она оставалась живой до момента, пока сердце не было повреждено. Она всё чувствовала и наверняка умоляла спасти. У меня в горле зашевелился неприятный комок. Казалось, я сейчас свернусь комком и заплачу. Откуда такая жестокость? За что? Это не человек… это зверь, это сам сатана, но это не человек.
Раф насильно напоил меня и Софию валерьянкой, а затем выпил её сам. Джет стоял и следил за его движениями глазами.
— Ты и теперь будешь говорить, что не надо отправлять копов убить его? — сказал он с издёвкой.
Рафаил, как мне кажется, не ответил. Меня снедал страх и ужас, и сейчас мне было совершенно не до того, кто и что кому говорит. Я был погружён в свои мысли. Я хотел сбежать. Сбежать от этих знаний, от страхов, от сумасшедшего и крайне жестокого ублюдка, что будет являться мне в кошмарах не раз и не два. Зачем я вообще вызвался помогать?
Когда валерьянка подействовала, и меня немного отпустило, мы стали обсуждать план ловли на живца. Я предложил использовать серебряные или посеребрённые пули. Выяснилось, что чтобы достать их уйдёт недели две, может чуть меньше. В обсуждении не участвовала лишь Софит. Она сидела в кресле шерифа и сосредоточенно смотрела на нас. Во взгляде мне мерещилась тревога и боль. И страх. Но страх не за себя, а за кого-то из нас. Она отозвалась, лишь когда я спросил, сможет ли она дать поросёнка для приманки. У моих бабушки с дедом их всего четыре, из которых двое ещё не разродились. Флейм рассеянно кивнула. Джет самонадеянно сказал ей, что свинью мы вернём целой и невредимой, но в моей голове крутилась мысль о том, чтобы целыми и невредимыми вернулась хотя бы половина из тех, кто пойдёт. Бэнсон пошёл «радовать» полицейских своим решением о засаде, а мы остались втроём. Раф подошёл к девушке и приобнял её. Та легла щекой на его круглый живот и прижала к себе его руку. Что это? мои мысли о паре булочек стали правдой? Должен признать, они мило смотрятся. И я бы порадовался за них, если бы только над нами не висела угроза быть разорванными и сожранными.
====== На живца ======