Здесь и сейчас

– Может быть, вы хотите рассказать? Может быть, я смог бы помочь? – интересуется он, изображая понимание.

Почему доктора, имеющие дело с больной головой, все такие одинаковые? Почему они всегда напускают на себя это омерзительное понимание? Что они могут понимать, если с ними никогда ничего подобного не происходило? Они, спокойно спящие по ночам, внимательно выслушивают тебя с якобы крайней заинтересованностью, покачивая головой в знак согласия, а потом деликатно успокаивают, что не видят ничего страшного, и выписывают астрономические счета. Им не дано понять, как это действительно страшно: увидеть свой дом в городе, где ни разу не был.

Только в глазах недоучки Курта я впервые заметила сегодня искреннее участие, только ему я смогла поверить. Но папочка Клаус появился и все испортил. Кстати, если бы не его предложение поужинать, то я оказалась бы сейчас не здесь, а у себя дома, и ничто не заставляло бы меня трястись, как в лихорадке.

– Нет, не хочу. Герр Амелунг, расплачивайтесь за свой ужин, и пойдемте отсюда, мне не хотелось бы вас задерживать.

– Я расплачиваюсь с Питером один раз в месяц, скопом, – поставил он меня в известность.

– Тогда можем идти.

Я тяжело поднялась со стула.

– Сядьте, – резко прикрикнул доктор Амелунг. – Сядьте и рассказывайте, чертова кукла. Не нужно играть со мной в игру, которая называется «Все хорошо». Я понимаю, что кажусь вам самодовольным, тупоголовым снобом, но не делайте из меня клинического идиота. Я точно могу сказать, что с вами что-то происходит. Вы нервозны, измучены, не уверены в себе и собственных действиях. И с моим сыном вы связались вовсе не потому, что хотели проверить, чем он занимается с детьми вдали от родительского глаза. Вы искали у него помощи.

– Откуда вы узнали? Он сказал?

– Мне не нужно ничего говорить, я не слепой. Рассказывайте.

И правда, что ли, рассказать? От меня не убудет, а он хотя бы дипломированный специалист. Я так понимаю, что неформальность обстановки избавит меня от оплаты очередного непомерного счета.

– Скажите, доктор, почему я прежде с вами не встречалась? – Я села и задала первый интересующий меня вопрос. – Я посетила всех специалистов вашего профиля нашей земли, а у вас не была…

Доктор Амелунг рассмеялся.

– Я очень рад, что нас до сих пор не сводила судьба, так сказать, профессионально. Дело в том, что я занимаюсь судебной психиатрией, объект моего исследования – лица, нарушившие закон. Я специалист по бихевиоризму.

– Чему-чему? – Об этом я не читала и понятия не имела, может ли этот самый как-его-виоризм помочь именно мне.

– Би-хе-вио-ризму, – повторил доктор Амелунг по слогам. – Такое направление в психологии человека, буквально – наука о поведении. То есть предметом моего изучения является не субъективный мир человека, а объективно фиксируемые характеристики поведения. У нас это направление не получило пока широкого распространения, это американская школа.

Если бы здесь сейчас был Гюнтер, он ответил бы, что вся зараза является в нашу страну из Америки и из России.

«Тогда я не представляю для вас интереса, – хотела было ответить я, – раз вы не изучаете субъективный мир. Мои проблемы абсолютно субъективны».

А вместо этого взяла вдруг и все ему рассказала.

Доктор Амелунг слушал внимательно и терпеливо, иногда что-либо уточняя или переспрашивая. Он не навешивал на лицо благодушного выражения, а только всем своим видом показывал, что удивлен и заинтересован происходящим не меньше моего.

Друзья детства давно ушли, ушел и Питер. Перед уходом он положил перед Клаусом на стол ключ и попросил:

– Закрой, когда будете уходить, а потом занесешь. Завтра я открою вторым ключом, не торопись.

Мы сидели вдвоем в пустом зале, в полутьме. Где-то там, за окном, проистекала реальная, всамделишная жизнь, но нас она в эту минуту не касалась. Такая обстановка особенно ценится в летнем скаутском лагере, когда перед сном нападает острое желание слушать и рассказывать страшные истории. В детстве я никогда не пользовалась репутацией хорошего рассказчика и теперь впервые получила возможность наверстать упущенное. Я рассказывала ему содержание своего сна, и он слушал меня с таким выражением лица, что мне мог бы позавидовать самый лучший скаутский сказочник.