Здесь и теперь

…О чём я плакал? Я и сам толком не знал: о чём? Только теперь, когда я стремительно шагал к метро, мне хотелось скорей избавиться от этого альбома, от мысли о Левке, который вот в эти минуты пристраивается где‑то в Вене или Тель–Авиве к чужой жизни. Вот кто бы посмеялся над моими слезами! И он, и те, кто давно уехал и в своих повестях, романах, кинофильмах поносил свою страну и социализм, да и многие из тех, кто никуда не уехал и прославлял тот же социализм, тоже бы от души посмеялись. Теснясь в вагоне метро, я чувствовал себя последним представителем вымершей расы, которого, казалось, уже ни один человек не сможет понять.

Сидели, стояли, проталкивались мимо к дверям чуждые друг другу, хмурые, озабоченные, со своими цветами, тортами, детьми, чтобы убить в гостях вечер последнего нерабочего дня. Да и сам я опять тащился к незнакомому, в сущности, человеку, и выражение собственного лица наверняка было не очень‑то счастливым.

«А вдруг за всем этим у каждого свербит одно и то же?»

Меня настолько поразило это соображение, что, выйдя из метро у Библиотеки Ленина и переходя реку через Каменный мост, я уже в виду здания, где жил членкор, остановился, чтобы побыть с этой мыслью наедине.

На мосту дул резкий, колючий со снегом ветер. Кремлевские дворцы, купола храмов, колокольня Ивана Великого, подсвеченные прожекторами, казалось, парили во тьме.

Сколько раз сторублёвым пейзажем
вдоль Москвы–реки мимо Кремля
я без денег в кармане хаживал,
не менял его ради рубля, —

вспомнились сочинённые несколько лет назад строки. Это были все те же мысли, все тот же круг, из которого я не мог вырваться.

…Вода под мостом шла чёрной широкой полосой меж ледяных закраин. Она была далеко внизу и близко. Если прыгнуть.

Не считая изредка шуршавших автомобилей и автобусов, я был сейчас совсем один на этом особо памятном мне мосту. «А где же тогда все остальные? У которых свербит», — с горькой насмешкой подумал я, насильно оторвал себя от заснеженных перил, двинулся навстречу нависающему, как туча, зданию.

— Добрались! — Георгий Сергеевич бросил взгляд на альбом и просиял. — Ну, спасибо! Давайте я вам помогу. — Он выхватил марки из моих рук, крикнул: — Аня, иди встречай гостя! Моя жена — Анна Артемьевна.

В переднюю вышла статная, слегка полноватая женщина в чёрном платье.

— С Новым годом! Раздевайтесь, пожалуйста. — У неё был молодой, на редкость сочный голос.

Она насильно забрала плащ, ужаснулась, вешая его на крючок.

— И вам не холодно в такой мороз? Он даже не гнётся.

— Привык. — Я оглянулся. Гоши в передней уже не было.

— Так ждал ваших марок! Теперь пропал для общества, закрылся в кабинете, наверняка руки дрожат, каталог наготове… Очередное увлечение.

— А какое было раньше?

— О! Не всюду увидишь! — Анна Артемьевна провела меня на кухню. — Пожалуйста! Вот это, например, я!

Стены кухни до потолка были покрыты крупными глазурованными изразцами. «Не имей сто рублей, а имей одну Аню!» — было выведено славянским шрифтом под уродливым, но чем‑то похожим изображением хозяйки дома.

— Увековечил всех родных, знакомых, даже сотрудников, и всюду приписал какую‑нибудь мудрость из сборника пословиц Даля.

«Изувековечил», — подумалось мне, обозревавшему этот парад монстров. Видно было, что Гоша стремился изо всех сил к правдоподобию, но не обладал ни талантом, ни вкусом.

«Не подмажешь — не поедешь», — красовалась выпуклая надпись вокруг разноцветной старушки.

— Моя покойная мама, — пояснила Анна Артемьевна. — Пойдемте, нас ждут. Эту галерею можно разглядывать часами, два года на неё потратил.

— Извините, в какой области он специалист?

— Физик–теоретик, но сейчас скорее организатор науки, впрочем, я и сама давно понять не могу.

Мы уже покидали кухню, когда Анна Артемьевна, остановившись на пороге, обернулась ко мне.

— Артур, позвольте мне вас так называть?

— Пожалуйста.

— Нина с Пашей, которые вместе с другими ждут нас в гостиной, говорили, вы интересуетесь парапсихологией, верно?

Я кивнул.

— Видите ли, муж имеет на меня странное влияние. А может, я на него. — Она понизила голос. — Вон там, налево, приоткрыта дверь кабинета, подойдите тихонько и встаньте так, чтоб видеть его лицо. Он увлечён марками, не заметит. Когда подойдёте, сначала посмотрите сюда, на меня, а потом — на него.

Недоумевая, я тихо прошёл вдоль стены коридора, пока не увидел через полуоткрытую дверь Гошу. Тот, нагнувшись над столом, что‑то разглядывал в лупу.

Я перевёл взгляд на Анну Артемьевну. Свет из кухни ярко освещал её красивое, в ямочках на щеках, лицо. Вдруг она оскалила зубы, сморщила нос… В ту же секунду лицо сидевшего в кабинете Гоши жутко повторило эту гримасу.

— Ну, что это такое? — жарко шептала в коридоре Анна Артемьевна. — Я боюсь себя, его, умираю от страха, особенно когда он так «шутит», где бы он ни находился, хоть в командировке!..

— У вас сейчас же возникает такая гримаса?

— Да! В любом месте, в любое время.

— Должно быть, какой‑то семейный гипноз… Вы давно замужем?