Читаем Здесь мертвецы под сводом спят полностью

Здесь мертвецы под сводом спят

Немного устыдившись, я достала из ящика складной нож марки «Тьер-Исар»: я позаимствовала его какое-то время назад, и он оказался таким удобным, что я подумывала попросить еще один такой же на Рождество.

– Ага, – сказал Доггер, – так вот куда он подевался.

– Я храню его в чехле, – указала я. – На всякий случай.

– Очень разумно, – сказал Доггер. Он не стал говорить, что надо вернуть нож отцу, как сделали бы многие. Вот что я еще люблю в Доггере: он не ябеда.

– Сначала мы отрежем поврежденную секцию, – объяснил Доггер, – потом зачистим оба конца пленки.

– Ты говоришь так, будто уже это делал, – небрежно заметила я, не сводя с него глаз.

– Делал, мисс Флавия. Показывать кинофильмы инструктирующего плана ордам незаинтересованных людей когда-то было не самой несущественной составляющей моих обязанностей.

– То есть? – уточнила я.

Память Доггера – это всегда загадка. Временами он видит свое прошлое будто в темноте сквозь стекло, а временами – будто сквозь идеально чистое окно.

Я часто думала о том, как это, должно быть, сводит его с ума: все равно что смотреть в телескоп на луну ветреной ночью сквозь облака.

– То есть, – продолжил Доггер, – мы быстренько восстановим эту пленку. Ага! Вот так – более чем удовлетворительно.

Он развернул склеенную пленку передо мной и хорошенько дернул ее в месте склейки. Она выглядела как новенькая.

– Ты волшебник, Доггер, – сказала я, и он не стал мне возражать.

– Попробуем прокрутить ее еще раз? – предложил он.

– Почему бы и нет? – согласилась я. Мои страхи развеялись, как дым.

Вычистив сгоревшие кусочки из проектора – я предложила снова воспользоваться ножом отца, но Доггер не пожелал и слышать об этом, – мы снова установили пленку, выключили свет и наблюдали вблизи, как дергающиеся черно-белые картинки возвращают Харриет к жизни.

Вот она снова, опять выбирается из кабины «Голубого призрака». Отец застенчиво идет в сторону камеры.

– Эй! – внезапно произнесла я. – Это кто?

– Ваш отец, – сказал Доггер. – Просто он моложе.

– Нет, за ним. В окне.

– Я никого не заметил, – ответил Доггер. – Давайте перемотаем.

Он перемотал пленку к началу. Похоже, он явно лучше знает, как обращаться с проектором, чем я.

– Вот тут, посмотри, – не отставала я. – В окне.

Изображение промелькнуло очень быстро. Неудивительно, что он не заметил.

Когда отец приблизился к камере, в окне второго этажа что-то мелькнуло – и исчезло.

– Мужчина в рубашке без пиджака. Галстук и булавка. В руке бумаги.

– У вас более острый глаз, чем у меня, мисс Флавия, – сказал он. – Слишком быстро для меня. Давайте посмотрим еще раз.

Бесконечно терпеливыми пальцами он снова перемотал пленку.

– Да, – подтвердил он, – теперь я его вижу. Довольно отчетливо: рубашка, галстук, булавка, в руке бумаги, волосы разделены пробором посередине.

– Точно, – подтвердила я. – Давай еще раз глянем.

Доггер улыбнулся и снова воспроизвел этот эпизод.

Я видела то, что я видела? Или воображение играет со мной шутки?

Но меня интересовал не так мужчина на пленке, как его местонахождение.

– Как странно, – заметила я, вздрогнув. – Кто бы он ни был, он в этой самой комнате.

И это действительно было так, мистер Галстук-с-булавкой – теперь, когда глаз приспособился, его легко было заметить, – перебирал бумаги в окне моей химической лаборатории: комнаты, заброшенной и запертой в 1928 году, после того как экономка нашла холодного дядюшку Тара за письменным столом, невидяще уставившегося в микроскоп.

Судя по возрасту Фели и Даффи и по тому факту, что я еще не явилась на свет, пленку сняли в 1939 году, незадолго до моего рождения и за год до исчезновения Харриет.

Десять с лишним лет спустя после смерти дядюшки Тара.

В этой комнате никого не должно было быть.

Так кто же этот мужчина в окне?

Отец знал, что он там? А Харриет? Они должны были знать.

– Что ты об этом думаешь, Доггер?

Что я очень в себе люблю, так это способность оставаться открытой к предложениям.

– Я бы сказал, это американец. Судя по рубашке, военный. Военнослужащий сержантского состава. Вероятно, капрал. Высокий – шесть футов и три или четыре дюйма.

Я, наверное, открыла рот от изумления.

– Элементарно, как сказал бы Шерлок Холмс, – объяснил Доггер. – Только американский сержант заправил бы галстук в рубашку таким образом – между второй и третьей пуговицами, а его рост легко определить по сравнению с фрамугой, которая, по моим прикидкам, находится в шести футах от пола.

Он указал на то самое окно, которое было видно на пленке.

– Остается вопрос, – продолжил он, – что американский военнослужащий делал в Букшоу в 1939 году.

– В точности мои мысли, – сказала я.

– Нам пора идти, – неожиданно промолвил Доггер. – Нас уже ждут.

Я совершенно забыла об отце и Харриет.