Здесь мертвецы под сводом спят

– Как отец? – поинтересовалась я. Мне внезапно пришло в голову, что отец размышлял о том же, о чем и Доггер.

– Справляется, – ответил Доггер.

– И все?

– Да. Он хочет видеть вас в девятнадцать ноль-ноль.

– Всех?

– Нет, мисс Флавия. Только вас.

Меня охватил ужас.

Отец дождался конца похорон, чтобы наказать меня за то, что я вскрыла гроб Харриет. Я по глупости ожидала, что обретение ее давно утраченного завещания каким-то образом сделает его счастливым, но он не дал ни малейшего знака, что его тревоги облегчились.

На самом деле теперь, когда я об этом подумала, он выглядел еще более встревоженным, более молчаливым, чем когда-либо ранее, и это меня испугало.

Как мы будем жить дальше? Харриет мертва и похоронена, и у отца не осталось ни капли надежды. Кажется, он сдался.

– Что мы будем делать, Доггер?

Это вопрос показался мне разумным. После всего, что ему довелось пережить, Доггер разбирается в безнадежных ситуациях.

– Ждать завтрашнего дня, – сказал он.

– Но что, если завтра будет еще хуже, чем сегодня?

– Тогда мы подождем послезавтрашнего дня.

– И так далее? – уточнила я.

– И так далее.

Хорошо иметь ответ, даже если не понимаешь его. Должно быть, у меня был скептический вид.

Было еще рано; до девятнадцати часов далеко. С тем же успехом можно ждать еще девятнадцать тысяч лет.

Что мне делать до этого времени?

Ответ пришел ко мне мгновенно, как часто бывает, когда ты в растерянности.

В обычной ситуации я бы сидела и ждала, грызла ногти, считала часы и нервничала. Но не сегодня, нет.

На этот раз я возьму контроль над ситуацией, до того как контроль возьмут надо мной. Я не стану ждать до семи часов. Зачем? Мне надоело быть пешкой.

Кроме того, надо многое обсудить. Поскольку половина наказания заключается в его ожидании, только тем, что я явлюсь раньше, я уже уменьшу свой приговор вдвое. Мне не особенно хочется исповедоваться в своих грехах перед отцом, но чему быть, того не миновать. Лучше разделаться с этим поскорее.

Я спустилась по лестнице, и пусть ощущение в моем сердце не было чем-то вроде счастья, оно было близко к нему.

Я легонько постучала в дверь отцовского кабинета. Ответа не было.

Приложила ухо к двери, но гулкость пустой комнаты подсказала мне, что его там нет. Маловероятно, чтобы он пошел наверх; в конце концов, разве Доггер только что не разговаривал с ним?

Быстрая прогулка по западному крылу дала знать, что его нет в гостиной, где Фели сидит за роялем, молча уставившись в ноты; нет в библиотеке, где Даффи сидит на полу, скрестив ноги, и листает огромную Библию.

– Закрой за собой дверь, – сказала она, не поднимая глаз.

Я только что снова прошла мимо отцовского кабинета, когда услышала звук, от которого я оцепенела.

Я часто слышала этот звук в еженедельных выпусках радиопередач о Филипе Оделле, частном детективе, и сразу же его узнала: это взвели курок пистолета. Его принесли из оружейного музея.

Моя кровь заледенела.

Каким бы безрассудством это ни могло показаться – сейчас я с трудом верю, что я это сделала, – но я распахнула дверь и вошла.

Отец стоял перед открытым стеклянным ящиком, и в его руках лежало оружие чрезвычайно зловещего вида.

Я часто заглядывала в этот ящик и помнила, что табличка гласила: табельный револьвер марки «Раст Гассер», модель 1898 года, сделан в Вене для Австро-Венгерской армии. Хотя эта штука заряжается всего лишь восемью восьмимиллиметровыми патронами, по ее виду сразу понятно, что этого достаточно.

«Злобный» – вот каким словом Даффи описала бы этот револьвер.

Мой мозг вскипел. Что я могу сказать?

– Вы хотели меня видеть? – спросила я. Это единственное, что пришло мне в голову.

Отец удивленно взглянул на меня – почти виновато и да, словно во сне.

– О, Флавия… да… я… но только позже. Наверняка еще нет семи часов?

– Нет, сэр, – ответила я. – Нет еще. Но я решила явиться пораньше, чтобы не заставлять вас ждать.

Отец не обратил внимания на мою извращенную логику. Явно в моих словах не было смысла, но отец, кажется, ничего не заметил. Медленно, словно револьвер сделан из хрусталя, он вернул его в ящик и провел ладонью по лбу.

– Барсуки, – произнес он. – Я думал отпугнуть этих маленьких паршивцев. Они совершенно разорили западную лужайку.

Мое сердце сжалось. Даже я могла бы придумать предлог получше. О чем только он думает? Что проносится в его голове?

– Очень мило с твоей стороны, – начал он, имея в виду мой ранний приход, но не успел он продолжить, как я его перебила:

– Я хотела сказать, что мне очень стыдно из-за завещания. Я не думала, что причиню вред. Я не хотела проявить неуважение.

Нет нужды рассказывать ему про мой провалившийся план воскрешения Харриет. Чем меньше сказано об этом, тем лучше.

Да, отцу ни к чему знать об этом.

– Сэр Перегрин счел своим долгом проинформировать меня, что гроб твоей матери был поврежден.

Черт бы побрал этого человека! У министерства внутренних дел ни стыда, ни совести! И сердца тоже нет!

– Да, сэр, – признала я, собираясь с силами.

Я ждала, когда падет удар. Какое наказание ни планирует отец, это явно будет конец Флавии де Люс.