«Здесь начинается ад»

И всего через несколько недель в Берлин пойдет панический доклад обергруппенфюрера Теодора Эйке, командира той самой дивизии СС «Мертвая голова», которая сейчас по пятам следует за группой подполковника Тарасова, словно охотничий пес, вцепляющийся в спину раненого, измученного волка, доклад о том, что от дивизии осталось лишь сто семьдесят человек. Из десяти тысяч.

Из десяти тысяч в строю останется лишь сто семьдесят. Вдумайтесь в эти числа.

Сколько из этих эсэсовцев уничтожили голодные, обмороженные, измотанные восемнадцатилетние пацаны во главе с подполковником Тарасовым?

Этого не узнает никто и никогда.

Потому что десантники не считают, сколько перед ними живых врагов. А мертвых им считать некогда.

Они шли и не знали, что своим отчаянным походом, разрезавшим Демянский котел с севера на юг, они выиграли великую войну.

Но они этого не знали. А многие так и не узнают никогда.

– Воздух!

Колонна, двигавшаяся по просеке, почти моментально рассыпалась по лесу и замерла. Это уже были не те мальчики, три недели назад вошедшие в котел. «Это уже настоящие бойцы!» – с удовлетворением отметил про себя Тарасов.

Немецкий самолет на бреющем пронесся над просекой.

Командиры отчаянно кричали:

– Не стрелять, не стрелять!

А десантники молча смотрели в небо, приподняв винтовки. Команды им уже были не нужны. Они знали, что делать.

Но немец заметил их. Он развернулся, сделав петлю, и снова пошел на снижение.

Бригада замерла, выжидая…

И…

Бомболюки раскрылись.

Вместо бомб посыпались какие-то бумажные листочки.

Они закружились снегопадом в апрельском небе, а самолет сделал еще один вираж, зачем-то помахал крыльями и умчался, скрывшись за лесом.

Бумажки весело падали на лес.

Одна из них упала перед Тарасовым.

Он поднял ее.

Там было отпечатано только два слова на русском:

«Тарасов! Сдавайся!»

Подполковник громко засмеялся:

– Фрицы бумажки на самокрутки подкинули!

Засмеялся слишком громко. Чтобы услышали.

Бригада молчала. А потом кто-то сказал:

– Ссуки, а табачка пожалели…

Десантники заржали в ответ командиру:

– Придется по второму назначению использовать!

– Васька, для второго назначения пожрать надо! Ты попроси фрица, чтобы жрачки подкинул. Глядишь и бумажка в пользу пойдет!

– А я к снежку привык! Только надо с елок брать, он там мягче!

– Конечно, снегом воду вытирать – самое то!

– Га-га-га! Гы-гы-гы!

А еще через минуту бригада снова шла вперед, ориентируясь по компасам и апрельскому солнцу.

Шла, развеселенная немцами.

А просека тем временем вышла к полю, которое пересекала наезженная – немцами, а кем же еще-то? – дорога.

Комбриг с начштабом думали недолго.

Судя по карте, надо было преодолеть всего сто метров до дороги, потом двести от нее – и снова в спасительном лесу.

Всего триста метров. Но немцы те еще хитрюги. Наверняка ждут. Тем более рядом деревня.

Было принято выслать передовой дозор в сторону дороги.

Если там немцы, дозор должен успеть предупредить, прежде чем погибнуть. Если мины – опять же гибелью своей предупредить. Смертники, говорите? Это война. Здесь все смертники. Все. Без исключения.

Тарасов смотрел в спину уходящим через открытое пространство десантникам и верил Богу. Что вот сейчас – хотя бы сейчас! – все обойдется.

Трудно не верить Богу, когда отправляешь людей на смерть…

Трудно…

И пусть там Гриншпун что хочет, то и докладывает. Тарасов открыто перекрестился. И почему-то вспомнил отца… «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небесного водворится…»

А особист шептал про себя: «Шма Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай эхад…»

И тот и другой не видели, как напряженно шептал, вытирая пот со лба, Ильяс Шарафутдинов, рядовой из двести четвертой – «Бисмилля ар-рахман ар-рахим…». Шептал и младший лейтенант Ваник Степанян: «хАйр мэр, вор хэпкинс ес…»

* * *

Младший лейтенант Юрчик шел со своей группой первым. Он и увидел первым человека, странно стоящего на дороге.

Не шевелясь.

Словно привязанный к чему-то.

Да к чему?

К столбу, блин.

– Заборских, глянь, посмотри!

Былые подшучивания и пререкания с Юрчиком остались где-то под Малым Опуевом, когда млалей в одиночку ножом зарезал двух здоровенных фрицев.

Сержант подозвал жестом бойца из прибившейся гринёвской бригады – имя его Юрчик так еще и не запомнил. Рядовой и рядовой.

Заборских с рядовым сноровисто поползли к дороге.

Буквально через минуту они перемахнули через подтаявший снежный вал.

– Жарко, блин, – шепнул кто-то рядом с Юрчиком. Млалей не оглянулся. Он напряженно смотрел на сержанта с напарником.

Те подошли к человеку у столба. И вдруг замерли. Стянули ушанки… Через мгновение рядовой бросился к дозору, нечленораздельно крича и махая бойцам шапкой.

А еще через несколько мгновений лейтенант сам смотрел на труп женщины, примотанной колючей проволокой к вкопанному столбу. На груди ее висела картонка с надписью:

«Тарасов! Сдавайся!»

Волосы ее свисали на грудь слипшимися от крови сосульками. А на дороге кровью была нарисована большая стрела в сторону чернеющих невдалеке труб.

Юрчик снял мокрую двупалую рукавицу и приподнял ее голову за подбородок.

Веки отрезаны. На щеках вырезаны звезды. На лбу ножом – «СССР».

Внезапно губы ее шевельнулись.