Здесь никогда не ходили трамваи

– И что это было?

– Где?

– Не придуривайся. В каком виде ты вчера вернулся домой?

– Далеком от кондиции.

Отвечаю я и хочу засмеяться, хоть мне совсем не смешно.

– Ты понял меня.

Она фыркает и уходит, ведь говорить больше нечего. Слова потеряли свою актуальность еще до того, как были произнесены. На следующем этапе куда эффективнее действия, поэтому я и действую. Встаю и залпом опорожняю сразу литр воды в пластиковой бутылке.

Чувствую бурю, нарастающую в животе.

Слышу урчание и оседаю.

Мамы тут уже нет.

Впрочем, возможно, ее тут и не было, и все это лишь в моей голове.

Я обхожу пустую квартиру, оглядывая свое барахло, так и оставленное на полу в прихожей. Собираю и бросаю в стиральную машину, уповая на лучшее. На возможное и невозможное. Хочется позавтракать, но что-то застряло в горле. Пытаюсь прокашляться. Лишь делаю себе больнее, потому просто сглатываю, успокаивая то, что засело в груди. Болезнь ли это, или мне только кажется, что я заболел. Возможно, здесь всего понемногу.

Возможно, это лишь образы в моей голове.

3

Под ногами грязь. Расквашенная и вязкая. Ноги тонут в ней и чавкают при каждом шаге. Я чувствую, как она засасывает меня, утягивает подобно этому городу, который не хочет отпускать любимого сына.

Мысли об отъезде стали посещать меня еще в детстве, когда я разбегался и прыгал через лужи после дождя. Чем лужа длиннее, тем интереснее. Больше риска, больше соблазна, больше драйва. В детстве всего было больше. Больше времени, больше денег и больше свободы. Пусть, в кармане всего десятка – это уже целое состояние, которым можно распорядиться, как тебе вздумается. Мне нравилось покупать шипучку за семь пятьдесят и наслаждаться ею в одиночку. В этом было что-то магическое. Своеобразное умиротворение, которое можно разделить лишь с самим собой и больше ни с кем.

Я помню громкие крики стариков, требующих слезть с дерева, стоящего во дворе дома, ведь я – маленький поганец – лишь все порчу и ломаю. Помню, как Мама выходила из дома и разыскивала меня в соседних дворах, а после утаскивала за ухо домой, требуя и приговаривая, чтобы я больше не уходил так далеко.

А я ушел.

Забрел так далеко, что и сам не пойму, где оказался и как мне отсюда выбраться.

Нужно ли выбираться?

Быть может, это именно Мое место. Обитель, к которой стремятся все одинокие и уставшие. Заблудшие. Это похоже на комнату, из которой нет выхода. Это – свобода, обернувшаяся заточением. Это – истинное понимание счастья.

На разбитом тротуаре меня поджидает открытый колодец. Остатки нерастаявшего снега прикрыли черную дыру в земле, и она готова на все. Конечно, если ты достаточно беззаботен, чтобы не смотреть под ноги. Я растерял это беззаботство, когда оступился в первый раз.

Зимой.

Упал, и лучший друг меня не слышал. Я помню, как просидел в колодце несколько часов, прежде чем меня нашли и вытащили. Нога была сломана, а от матери я получил серьезный нагоняй.

Оглядываю выбитые окна старого общежития швейной фабрики, что, должно быть, работает до сих пор. Я помню, как отец таскал меня по этим местам.

У него была мечта – купить магнитофон, поэтому мы часто захаживали к одному из его немногочисленных знакомых, который как раз продавал один из таких. Одно из воплощений мечты. Мы поднимались на последний этаж кирпичного дома и долго стояли на лестнице. Я свешивал ноги сквозь металлические перилла и сидел на каменной плите лестничной клетки, пока взрослые курили и говорили о музыке. Мечта отца все же осуществилась, но куда позже, чем ему хотелось, и по дороге растеряла всю магию. Я помню большой музыкальный центр, что простоял на полке совсем недолго, ведь деньжат в то время не доставало слишком сильно, а жажда отца была слишком мучительной, чтобы спокойно слушать музыку.

Это – страх, отрастивший ноги. Он взял меня под руку и зашагал рядом, становясь чем-то куда менее полезным, чем являлся раньше. Тогда, когда я боялся быть похожим на отца.

За автомобильной заправкой есть пустырь. Я часто прихожу сюда, чтобы расслабиться и посмотреть на косорылый обрыв. Забавный. Завлекающий. Даже немного будоражащий.

Если идти вниз по вытоптанной тропе достаточно долго, то можно наткнуться на пруд, в котором мы купались. Я – в лягушатнике. На мелководье. Он – на глубине, наслаждаясь чистой водой и любуясь белыми скалами.

Я всегда спрашивал его о чем-то. Постоянно. Не помню, о чем. Должно быть, это было важно. Так важно, что занимало все мои мысли. Он всегда отвечал с неохотой. Словно, говорил со мной, потому что был должен. Возможно, толика истины все же в этом есть. Он был должен мне, а я ему, но долг этот незрим и нематериален. Невесом. А потому, можно забыть о нем и никогда не отдавать.

– Почему ты здесь? Со мной.

– А что? Погонишь?

– Да нет… Просто стало любопытно. Помнишь, как мы гуляли здесь?

– Да, помню. Ты все не затыкался.

– А о чем я спрашивал тебя?

– Нуу, всего и не упомнишь.

Он затягивается и протягивает зажженную сигарету мне. Беру, вдыхаю. Дым сразу дает эффект.

– Помню, ты спросил, что такое смерть. Ошарашил меня тогда.

– И что ты ответил?