Здесь никогда не ходили трамваи

– А что я отвечу? Сказал, что это когда всем грустно.

Я усмехаюсь, тяну еще и передаю сигарету.

– Чего смеешься?

– Забавно это. Как хреново было, раз я спрашивал о таком.

Он хмыкает и смотрит вдаль. На разбитые цеха разрушенного завода. На железную дорогу. На худые неказистые деревья. На все, чем мы не успели насладиться, да и теперь уже не сможем, ведь взгляд наш затуманен. И всегда был затуманен чем-то куда более весомым, чем дешевые сигареты.

4

Этот засранец выхватывает шапку прямо у меня из рук, и напяливает ее на свой грязный и пустой череп.

Сначала я спокоен.

Лишь недоумение происходящего атакует меня.

Он смеется.

Грязная свинья.

Я ненавижу его.

Боюсь, презираю и ненавижу.

Почему боюсь?

Я крупнее и сильнее, но колени дрожат. А он спокоен. Уверен. Ухмыляется. Подкармливая мой страх. Автоматически я протягиваю руку и сдергиваю шапку. Он громко возмущается. Угрожает. Твердит, что размажет меня, а после, как следует выссытся на мое тело. Я не верю ему, но опасаюсь, хоть и знаю, что в любом случае выйду победителем из драки.

Он замахивается.

Потом еще раз.

И еще.

Все бес толку.

Мне легко выкидывать руки и блокировать удары, но страх наступает.

Сидит на хвосте.

Заставляет дать деру.

Голова болит.

Адреналин застилает любые мысленные просторы и норовит перегрызть мне горло, но я продолжаю бежать.

Уношу ноги.

Не поддаюсь.

Отказываюсь подчиняться естественному раскладу событий, который умоляет меня поддаться.

Залить глаза пьяной яростью, чтобы убить.

Я ведь могу.

У меня есть все для этого.

У него – ничего.

Лишь друзья, стоящие рядом.

Я один.

Значит, шансов у меня никаких.

Уроки давно кончились, и мне нужно идти домой, но он продолжает стоять в проходе и разбрасываться бессмысленными оскорблениями. Мне не хочется драться. Я ощущаю себя слабым и беззащитным. Он наглее – значит сильнее.

Мы выходим из школы и прячемся за стеной западного крыла. Там никто не ходит. Нас сопровождает орава беснующихся школьников всех возрастов. Я чувствую себя главной звездой какого-то представления. Знаменитым. Популярным. Неизвестным. Никому не нужным.

Это подобно бегу по кругу.

Бесполезная невозможность, говорящая лишь о еще большей невозможности.

Он бьет.

Сначала, я и не понимаю, что происходит. Ощущение такое, что из носа у меня обильно пошли сопли, и лишь проведя рукой, я понимаю, что это кровь, так резво брызнувшая из моей головы. Все, что начинается с крови, заканчивается кровью. Столь привычная цикличность.

Больше нет смысла отгораживаться от ярости. Нет смысла пытаться успокоить разбушевавшееся сердце. Мало в чем есть смысл, но здесь он точно никогда не появится.

Я бью.

Куда сильнее

Не сдерживаю себя, равно как и то, чем обладаю.

Он чувствует это.

После первого удара он ощущает, что здесь и сейчас все серьезно настолько, насколько вообще может быть, а я продолжаю. Корпус, лицо. Я не стесняюсь в проявлении жестокости. Не боюсь более показывать ее. Демонстрировать. Гордиться и бахвалиться. Поэтому избиваю его до тех пор, пока меня не оттаскивают от хлюпающего тела.

Он задыхался, а ты продолжал бить, как мне сказали позже.

– Он задыхался, а ты продолжал бить!!!

Кричал отец, орудуя армейским ремнем над моей изможденной задницей.

– Он задыхался, а вы продолжали бить?

Спросил меня школьный психолог.

– Он задыхался, а я продолжал бить.

Сказал я, обращаясь к вечерней группе общества жестокости подрастающего поколения.

Они много говорили со мной об этом, постоянно погружая меня в тот день. Разбирая его на кусочки, и усиленно мусоля каждый из них. Им было важно не осознание вины, а поиск первопричины проявленной жестокости.

– Зачем ты ударил его?

– Затем, что он ударил меня.

– Ты не должен был его бить.

– Почему?

– Потому что это неправильно.

– Что неправильно?

– Бить людей.

– Но он ведь ударил.

– Он совершил ошибку, которую тебе не следовало повторять.

С каждым днем я все чаще вспоминаю о своих ошибках, бродя по этому городу. Идя мимо здания школы. Смотря на асфальтированную дорогу за западным крылом. Видя, как он лежит и хрипит, задыхаясь. Захлебываясь собственной кровью. Моя ошибка. Недопустимая вольность, которой я дал ход.

Предавшая меня.

Бестолковый гнев, выпущенный наружу, подобен дикому зверю.

А зверь голоден.

Прожорлив и беспристрастен к любым влечениям. Лишь естественные инстинкты движут зверем.

– О чем задумался?

– Что?

– О чем ты думаешь?

Отец спрашивает, хоть и сам знает ответ.

– Просто вспоминаю.

– Школу?

– Школу.

5

Когда меня покусала собака, жирная врачиха из этой больницы зашивала мне ногу.