Здесь песок чище

— Вот именно эта деталь, вне всякого сомнения, и вызывает подозрение. Берегись совершенства. Реальные люди, те, которые, конечно, не стремятся создать о себе другое представление, имеют заметные недостатки, нередко отталкивающие.

— Может быть, когда-нибудь мне и придется раскаиваться. Но сегодня… — Хулио Солорсано встал и, повернувшись спиной к отцу, произнес почти патетически: — Трудностям надо идти навстречу. Я бы ускорил расследование и, если результат окажется сомнительным, привез бы его сюда, чтобы посмотреть, способен ли я разоблачить его. Если это мне не удастся, то ДИНА меня ничему не смогла научить.

— Я передам им это твое соображение, но без всякой надежды на апробацию. Я бы и сам не стал прислушиваться к нему.

В действительности же у руководства ДИНА не было достаточно четких планов вербовки кубинца. Дело затягивалось. Просьбы уходили на север быстро, но ответы в Чили поступали медленно, как к младшему партнеру. Посредственная подготовка кадров ДИНА и их болезненно преувеличенная боязнь ошибиться еще больше тормозили ход операций. В пессимизме Солорсано-отца отражалась общая удручающая обстановка, свойственная моментам, когда необходимо было принимать решения. А именно этого не слишком-то умная, способная лишь на тайные убийства и пытки чилийская разведка не умела делать самостоятельно.

ЗАГОВОР В МЕХИКО

Когда в кафе под названием "Моя земля" тебе подают за обедом жареный рис с тамалес[34] и холодное пиво "Карта Бланка", тоска по родине становится нестерпимой. Однако не у всех она окрашивается в романтические тона. По крайней мере, не у человечка с лицом попугая в маленькой старомодной шляпе. Поскольку теперь перед страховым агентом из Кальверт-сити сидел наконец-то человек, готовый его слушать, он целиком отдался воспоминаниям. Знакомые запахи жареного риса и тамалеса сбивали его с мысли. Они принадлежали прошлому. Тому прошлому, которое было для него лучше настоящего, несравнимо лучше. Но не цвета национального флага вспоминаются ему. Его флагом был другой — тот, что всегда стоял на столике в изголовье кровати, красовался на школьной форме, на обложках тетрадей, на баскетбольной майке, висел на стене под фотографией деда у них дома в гостиной, — звездно-полосатый флаг, который теперь он видел повсюду. И не звуки национального гимна были предметом его тоски. Тот, про трубача и сражения, он никогда не воспринимал как свой, никогда не клялся ему, и потому никогда его сердце не начинало учащенно биться при его звуках. Ни здесь, ни там. Впрочем, и другой гимн тоже не вызывал у него никаких чувств. Его музыкальный мир был ограничен пустыми песенками. В них пелось о неверных возлюбленных, о предательстве друзей, об ужасах кровавой мести как о единственно приемлемом доказательстве мужества, о тюрьме как о естественном местопребывании мужчины в этом мире. Не тосковал он и о друзьях и родственниках. Все они находились здесь, приехав либо в одно время с ним, либо раньше, либо позже.

— Так по чему же ты тоскуешь? — спросил его сосед по столу.

— По тому, чем владел. Вот что мне гложет душу. Я хочу вернуть все мое, и это заставляет меня идти против них. Я надеюсь в один прекрасный день отвоевать то, что у меня отобрали.

Сидевший напротив посмотрел на него с интересом, пытаясь понять его чувства. Однако глаза человечка в смешной шляпе уже стали стальными, и его говорливость как обрезало. Его раны не зарубцевались, и разговор о них причинял боль. Собеседнику были незнакомы подобные чувства. Слишком разный был у них опыт. Там у него никто ничего не отнимал, а здесь не давал. Поэтому он и сказал:

— Может быть, там у тебя и отняли многое, я в этом не сомневаюсь, но здесь-то твои дела идут неплохо. На твоем месте я бы и о матери не вспоминал.

— Да, здесь мне живется хорошо. За мои услуги платят хорошо. Но ты не можешь понять, как тяжело — это надо пережить, — когда у тебя отнимают твое кровное! Ты не поймешь. И подумать только, я сорвал голос, крича 8 января "Вива Фидель!". Но кто же мог подумать, что революция станет отбирать богатства у имущих и раздавать их голодранцам вроде этого бандита Мануэля Гарсии.

Его друг улыбнулся — до него кое-что дошло. Чтобы показать это, он сказал:

— Я понимаю тебя, старик. Каким же идиотом я был, что приехал сюда…

Человечек бросил на него вопрошающий взгляд.

— Разве не ты сказал, что там раздали все голодранцам?

Оба горько улыбнулись. Калифорниец посчитал бесполезным что-либо объяснять своему соотечественнику и принялся за холодное пиво, обдумывая тему очередного словесного извержения.

Собеседники выглядели состоятельными людьми. Из тех, кто любит хорошо одеться и вкусно поесть. Два скучающих туриста. Окружающие бросали на них любопытные взгляды, когда они снова и снова просили принести тамалес и пиво. Остальные посетители обычно заказывают начос, такос или гуакамалес[35].

— Послушай, а тебе, я вижу, нравится кубинская кухня. Ты не станешь отрицать, что тоскуешь по ней? Тебя выдает аппетит.