Здесь покоится наш верховный повелитель

– Ты, конечно, знаешь, как добиваются успеха на сцене, – отвечала Мэри Кнепп. – Не имеет значения, актриса ты или продавщица апельсинов – путь один и тот же. Ты ложишься в постель с тем, кто может дать тебе то, чего ты добиваешься, – и в глухую полночь просишь желаемое. Нелл слышала все это.

– Спасибо вам, миссис Кнепп, за то, что вы все это мне сказали, – громко произнесла она. – Ни за что бы в жизни не догадалась, как это вам удается заполучить свои роли.

– Разве я путаюсь с кем-нибудь? – спросила миссис Кнепп.

– Меня не стоит спрашивать об этом, – ответила Нелл, – хоть я и видела, как вы вели себя со штурманом Пеписом из Морского ведомства.

Энн Маршалл не выдержала:

– Перестань кричать, Нелл. Ты же теперь не продавщица апельсинов. Побереги голос для роли. Он тебе еще понадобится.

На этот раз Нелл была рада смолкнуть. Она была уверена, что хорошо справится со своей ролью, но все-таки от волнения ее слегка подташнивало, чего с ней никогда не бывало.

Она отвернулась от миссис Кнепп и начала шепотом повторять свою роль:

«Дыханье чистое и мыслей адский бег
Мне говорят, что я переменилась;
Мне жаль покинуть милый сердцу брег,
Но вижу ясно: звезды закатились.
Послушай, гость, избавь меня от мук…»

Эти слова она должна была произнести при первой встрече с Кортесом, когда Сайдария с первого взгляда влюбляется в него. Она подумала о том, как в первый раз увидела Карла Харта. Такими ли тогда были ее чувства? Нет, ничего подобного. Ей не верилось, что она когда-нибудь испытает такие чувства, о которых говорила Сайдария. Сайдария вне себя от страсти. Полюбив красивого незнакомца, она чувствует себя жалкой и несчастной, боясь, что любовь ее будет безответной, и ревнуя его к тем, кого он любил раньше. Нелл совсем не чувствовала ревности, любовь была для нее радостью.

Она могла бы, конечно, получить роль какого-нибудь весельчака, мужскую роль, чтоб вышагивать по сцене в бриджах, обращаться к публике с дерзкими репликами, танцевать и петь.

Но сейчас должна выйти и сыграть Сайдарию.

В тот день в театре собралась блистательная публика. Присутствовал сам король и вместе с ним самые блестящие его придворные.

Нелл вышла на сцену в платье, подаренном придворной дамой, – и зал ахнул от восторга. Она увидела мельком своих приятельниц, с которыми когда-то продавала апельсины, и заметила на их лицах зависть.

Она была уверена, что Мэри Кнепп и все остальные с нетерпением ждут, что она уйдет со сцены осмеянной. За кулисами они, конечно, уловили, как замер зал при ее появлении. Они забыли об одном. Да, еще совсем недавно она была апельсинной девушкой, но теперь она – самое прелестное создание из всех, когда-либо украшавших сцену, а в этом изысканном платье она может соперничать с любой из дам, сидящих в ложах.

Она исполняла роль в своем неповторимом стиле, делая упор не на трагизм, как сперва предполагалось, а на комизм положения принцессы. И от этого роль принцессы только выиграла.

Она с удовольствием играла сцены с Карлом Хартом. Он был очень красив в этой роли испанского авантюриста, и она произносила текст своей роли со страстью. Когда он пытался ее соблазнить, а она сопротивлялась, то делал это с очаровательным сожалением, не предполагавшимся в роли. Это вызвало одно-два непристойных замечания тех зрителей из партера, кто проявлял особый интерес к личной жизни актеров и актрис.

– Ну, Нелл! – выкрикнул один из остроумцев. – Не отказывай ему. Прошлой ночью ты ведь уступила, почему же днем не соглашаешься?

У Нелл был порыв подойти к краю сцены и объяснить, что она отказала такому красавцу против своей воли, ей бы в голову это не пришло. И все претензии за это зритель в партере должен адресовать драматургу Драйдену.

Но глаза Кортеса пристально смотрели на нее. «Мой бесценный Корте-Карл, – думала Нелл, – он живет в пьесе; для него перипетии сценических принцев реальнее, чем публика партера…»

– Мы красоту любви в союзники зовем, – говорил он в это время.

Она улыбнулась ему и отвечала:

«Заморские странны приемы, чтоб возжигать любви огонь в нас; У нас подвластны женщины природе, искусству же – у вас.»

Никто не обратил особого внимания на небольшую паузу. В таких репликах по поводу актеров и их личной жизни не было ничего необычного, и представление шло своим чередом до той последней сцены, когда Алмерия (Энн Маршалл) вынула кинжал и из любви к Кортесу приготовилась заколоть Сайдарию.

Из партера раздались крики ужаса, предупреждающие: «Нелл, берегись! Эта потаскуха собирается заколоть тебя».

Нелл качнулась, прижала к груди губку с кровью, которую она прятала в руке, и сжала ее; она уже вот-вот должна была упасть, когда Кортес подхватил ее. Весь театр вздохнул с облегчением, и этот вздох сказал Нелл главное, что она хотела знать, – то, что она успешно справилась со своей первой большой ролью.

Когда Алмерия заколола себя, а Карл Харт с Нелл Гвин под руку ушли со сцены, зал взорвался аплодисментами.