Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции

Иные из книг, сделанных Старицкой, имели необычную форму, скажем форму коробки, настоящие «книги-объекты» (как книга «Отпуск», сделанная в двух экземплярах, или «Книга Знахаря», сделанная в одном экземпляре). Понятно, что в такой книге все исполнено художницей: не только иллюстрации, но и подбор бумаги (чаще всего изготовленной из тряпок), дерева, металла, обложки. Коробка-поэма Бютора вышла даже с набором грампластинок и автографов.

Здесь невольно вспоминается имя Зданевича, занесшего этот промысел из знойного Тифлиса, да имя его найдешь и в перечне книг Старицкой — «Бригадный Ильязда» (в переводе поэта Гийевика, 1980 год).

Среди уникальных книг Анны Старицкой многие выпущены были ею по-русски, например вышедшее в 1969 году в 25 экземплярах «Слово о погибели русския земли» с гравюрами на дереве и на линолеуме (текст, найденный в рукописи XV века в монастыре и относящийся, видимо, к XIII веку).

Для художницы-авангардистки Старицкой, увлеченной коллажем, первостепенную роль играет фактура. Ее отношениям с фактурой посвятил (в «Русском альманахе» З. Шаховской) вдохновенную страницу ученый-искусствовед Ж.-К. Маркаде. Вот что он пишет: «Являясь наследницей всех исканий и новых достижений „русской школы“ в первой четверти XX века, она органически относится к тому всеобщему течению, которое после второй мировой войны переосмыслило роль и функцию живописного искусства и является одним из его прямых выразителей. Из этих двух источников вытекает у Старицкой внимание к живописному как таковому, независимо от употребляемого материала… „Картина“, „холст“ в таком виде, в каком мы их знаем, и в таком виде, в каком они установлены в веках, исторически датированы. Живописное же существовало до них и будет существовать после них».

И дальше — еще о Старицкой и ее коллажах: «…ее живопись выявляет всю вибрацию земных ритмов… С ней мы погружаемся в геологические слои земли. За банальными явлениями она обнажает своими заклинаниями и колдовством остов мира, она роет, бороздит, копает материю…

Ее серия коллажей, посвященных колдунам, не является условной демонологией, это настоящее измерение, подлинное обнажение нашего бытия, это фантастический пейзаж, в который вливаются неопределенные контуры человеческого тела… но никогда полностью не сливаясь с ними… Творчество Старицкой соединяет инстинктивный лирический пафос с твердостью письма и почерка, придающим ее живописным знакам богатую многогранность смыслов…».

С конца 40-х и особенно с начала 50-х Анна Старицкая регулярно выставляется в Париже и проводит множество персональных выставок.

Антиквар из Ниццы месье Жак Матарассо до сих пор вспоминает успех совместной выставки Анны Старицкой и Мишеля Бютора, которую он провел в своей галерее тридцать лет тому назад, в 1975 году.

Надо сказать, что выставки работ Анны Старицкой нередки в Париже и нынче, через четверть века после ее смерти. Могила ее — на Монпарнасском кладбище, где упокоилось немало ее русских и французских друзей.

* * *

Пожалуй, из всех русских художников-аристократов самая короткая художественная карьера выпала на долю графа Святослава Малевского-Малевича. Девятнадцати лет от роду (будучи студентом Сорбонны) он занимался живописью в парижских академиях Гран Шомьер и Жюльен, но только сорока пяти лет от роду впервые решился выставить свои картины. И начал выставляться вполне успешно, но вскоре вернулся на два года (на высоком посту в Москве) к дипломатической карьере, которая начиналась в войну в Лондоне и от которой, похоже, не было ему избавления до смертного часа.

Пятнадцатилетним подростком Станислав Малевский-Малевич покинул Россию и уехал с отцом, русско-польским аристократом, статским советником Святославом Малевским-Малевичем, в Югославию. Там юный кадет Донского корпуса продолжал образование на филологическом факультете Белградского университета, а девятнадцати лет от роду уехал в Париж и поступил на физико-химический факультет Сорбонны. Он усиленно занимался живописью, но, вероятно, в ущерб и науке, и живописи увлекся политикой и познакомился с такими корифеями евразийского движения, как князь Николай Трубецкой и философ Лев Карсавин. Последний, как известно, занимал, как и вся кламарская группа евразийцев, вполне пробольшевистскую позицию.

Женившись в 1926 году на княжне Зинаиде Шаховской (сохранявшей и в зрелые годы свою девичью фамилию, не сохранившей девический титул, но весьма неточно называемой окружающими — из почтения к ее годам и занимаемой ею редакторской должности — «княгиней Шаховской»), Малевский-Малевич уезжает служить в Бельгийское Конго, а два года спустя возвращается с женою в Брюссель и получает бельгийский паспорт. Он не оставляет политической деятельности и в 1931 году выступает одним из организаторов брюссельского съезда евразийцев.