Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции

Так начинается солидная монография о Судейкине, вышедшая в издательстве «Искусство» в 1974 году (автор Д. Коган). Так и начинается — как «Сказка о царе Салтане…»: плывет по морю бочка с младенцем, добралась до берега, а младенец выбил дно и вышел вон. Младенец стал юношей в одночасье. Кабы мы были иноземцы, мы и решили бы, что нынче так у русских все описывают: ни семьи, ни кола, ни двора, одни только училища да революция. Но поскольку мы современники Д. Коган, под той же ходили цензурой, мы сразу насторожимся: что-то здесь у бедной Доры Коган выбросили — может, и страниц пяток сразу, с чего б иначе? Или это вовсе неинтересно — в какой стране родился герой, в какой семье рос… «А Ваши кто родители?» — допытывался близкий к ГПУ поэт и художник В. В. Маяковский у барона Дантеса. И верно ведь — кто, к примеру, папенька, чье семя?..

Про папеньку художника Сергея Юрьевича (точнее, Георгиевича) Судейкина нам довелось услышать впервые близ писательского Комарова, где жили мы в щитовой деревянной дачке-будке по соседству с былой ахматовской «будкой» (сама Ахматова и прозвала эти домишки «будками» — очень точно). А чуть дальше от нас, за ахматовской будкой, жил писатель Феликс Лурье, и, гуляя с ним как-то вечером по берегу Финского залива, упомянул я по какому-то поводу (говорили о том о сем, как водится) Судейкина. Вот тут-то Феликс Моисеич, без меры преданный своей теме (революция, сыск, провокация), аж встрепенулся.

^{Муж двух знаменитых Судейкиных, сын знаменитого Судейкина — художник Сергей Судейкин}

— О! — сказал он. — О-го-го! Великий был человек Судейкин, хотя всего-навсего жандармский подполковник. Хитрец, умница, талант… Но далеко не пробился, даже к царю на прием не удостоился — чином не вышел… Вообще слишком далеко не пошел, бедняга, — в возрасте Христа погиб: герои-народовольцы пулю в спину, ломиком по голове, потом еще ломиком, еще, а против лома нет приема. Но, между прочим, квартирка эта цела, где его убивали, — могу Вас сводить. Невский, 93, квартира 13.

— У вас тут все квартирки целы, — сказал я мрачно. — Нас уже водили к Раскольникову. С черного хода. Там все стены питерский молодняк расписал: «Мы с тобой, Родя!». А Вы, собственно, о каком Судейкине повели речь? Не о художнике же…

— О папаше художника. О Георгии Порфирьиче, конечно, — обиженно сказал Феликс. — Жандарм и сыщик, в питерском жандармском управлении второй человек, и человек в своем роде замечательный. Можно сказать, российский отец провокации. Говорят, императрица венок на его могилу послала… Значит, не хотите на квартиру сходить? Тогда я Вам свою книгу дам на ночь полистать…

Потом мы долго шли по берегу молча. Закат окрасил в кроваво-красный цвет воды залива, да и весь берег, весь этот петровский подоконник Европы под кроваво-прорубленным окном был теперь кроваво-красный. Феликс снова разговорился — стал нам рассказывать о «тайных дружинах», о «черных кабинетах», о кровавых трудах «народных заступников» — народовольцев, а также и ловивших их заступников государства, о трудах «охранителей», обо всей нашей сорвавшейся в ту пору с цепи огромной стране. Он рассказывал, а мы, поеживаясь, смотрели на красный разлив: Спас-на-Крови, город на крови, века на крови, спаси, Господи…

Позднее, затопив для уюта печурку в писательской будке, щедро предоставленной на время другом моим Володей Бахтиным, полистал я книжку Феликса Лурье из серии «Тайны истории». В ней было множество документов касательно Судейкина-старшего. Вот, скажем, дневниковая запись П. Валуева 19 декабря 1883 года (будущему художнику Сереже Судейкину было тогда всего полтора года): «Третьего дня убит известный Судейкин, главный заправитель государственной тайной полиции. Его заманил на одну из занимаемых им квартир живший в этой квартире его же агент (Дегаев), которого предательство, вероятно, было подмечено террористами, и они представили на выбор — погибнуть или выдать Судейкина».