Здесь слишком жарко (сборник)

Но чем сильнее она подгоняла время, тем медленнее тянулись часы и дни. Как будто бы ей назло. Особенно ночью, в часы бессонницы.

«А теперь время не будет тянуться для меня так мучительно», – радостно подумала старушка, увидев кошку. Она приготовила для кошки блюдце, куда налила чуть теплого молока.

– Пей, – ласково она сказала кошке, – А я схожу за едой для тебя. Ты что больше любишь: рыбу или курицу?

Кошка не ответила, сосредоточено лакая молоко. Старушка протянула руку, чтобы погладить ее, но кошка отпрянула и зашипела.

Старушка вздохнула, как мать, которой ничего не остается, как смириться с трудным возрастом своего ребенка, и отправилась за едой для своей кошки.

Тем временем кошка, обследовав всю квартиру, выбрала себе подходящий угол на диване в гостиной и задремала.

В последующие дни, кошка стала метить всю квартиру, не обращая никакого внимания на хозяйку. Она по-прежнему шипела при любой попытке погладить ее и все так же пахла помоями.

Женщина с грустью глядела на свою питомицу – та вроде бы жила в квартире и, вместе с тем, была такой чужой…

О присутствии еще одного живого существа в квартире теперь напоминали лишь запах кошачьей мочи, разносившийся повсюду и заявлявший о себе все сильнее и сильнее, и все тот же ничем не перебиваемый запах помоев, исходивший от кошки.

Не изменилось нисколько и общение женщины – она по-прежнему просиживала все вечера перед телевизором. Старушка без устали мыла квартиру, но кошка каждый раз снова заявляла о своих правах и при этом оставалась все такой же недружелюбной.

Закончились дожди, началась весна, и в один из дней Леа – так женщина назвала свою кошку, выпрыгнула из открытого окна распологавшейся на самой земле квартирки женщины и вернулась на помойку.

Был ли то зов предков, или ей просто не понравилось у старушки – кто знает? Кошачья душа – потемки. И с тех пор кошка рылась по помойкам, попрошайничала у соседей, ни с кем при этом не сближаясь и никого к себе не подпуская, а иногда, как ни в чем ни бывало, заявлялась к своей бывшей хозяйке.

«Не сложилось», – с грустью думала при этом женщина, глядя в огромные, как блюдца, зеленые кошачьи глаза.

Просто и легко

Виктор проснулся от громкой восточной музыки, которая привела его в ярость. В доме напротив веселье было в самом разгаре. Гости навеселе громко разговаривали, пытаясь перекричать друг друга и оглушительную музыку.

Это шумное веселье в три часа ночи было той последней каплей, которая переполнила чашу наполнявшей Виктора злобы.

Именно злость заставила его вскочить с кровати и достать из заветного тайника одну из гранат. Их было две – осколочные гранаты советского производства, в народе именуемыми «лимонками». Это был его трофей с последнего места службы.

На военные сборы он не ходил уже два года, хотя по возрасту его могли бы еще призвать. Формальным поводом для его освобождения от сборов было пошатнувшееся здоровье. На самом же деле его просто все «достало».

Подразделение, в котором он служил срочную, было одним из самых элитных в израильской армии. В этом подразделении он каждый год, а иногда и по нескольку раз, проходил военные сборы, которые часто мало чем отличались от военных будней. Ведь службу приходилось нести в самых горячих точках и без того неспокойной земли.

В Израиль он приехал в рамках особой молодежной программы, когда ему еще не исполнилось семнадцать. Первое время он жил среди сверстников в киббуце и был очень доволен. В то время Виктор с энтузиазмом учил незнакомый язык, объездил всю небольшую страну и строил большие планы на будущее. Еще он мечтал служить в элитных частях и очень гордился собой, когда это ему удалось.

Срочную Виктор служил в Ливане. Там же и еще в Газе прошла основная часть его сборов. Вернулся из армии он уже совсем другим человеком.

За время своей службы он пришел к твердому убеждению, что самое дорогое у человека – это спокойный сон. Стоит лишить человека сна, и он превращается в зверя. Виктор знал это по собственному опыту. Там, где он служил, нужно было постоянно бодрствовать чтобы выжить. Все чувства обострились до предела, и появилась эта неудержимая злоба, взрывающаяся яростью.

Потом он успокоился, как ему казалось, и стал прежним. Но это только казалось ему. С тех пор за потревоженный сон он готов был убить и ненавидел арабов, которым не мог простить свой страх, лютой ненавистью.

Однажды на посту он застрелил двух арабов, которые оказались вдруг в запретной зоне. Виктор застрелил их, как зверей на охоте, когда еще не было ясно кто они, вооружены ли и вообще, с какой целью оказались в этом районе.

Пока армейское начальство решало, что делать с нарушителями, Виктор хладнокровно застрелил обоих. Его прикрыл командир взвода, ненавидевший арабов не меньше, чем он, за смерть друга. Командир, из поселенцев, доложил командованию о том, что у одного из убитых снайпер заметил в руке предмет напоминавший издали противопехотную гранату. Так это были или нет, проверить было трудно, и спустя какое-то время следствие закрыли.