Здесь стреляют только в спину

Все это было нелепо, грустно, драматично. Пламя доедало обшивку вертолета. Расквашенный нос (совсем как мой) представлял печальное зрелище. Кокпит наизнанку, стекла выбиты. Хвостовую часть и продольные стабилизаторы сбило деревьями. Держался лишь несущий винт, вернее, та его закаленная металлическая основа, что не реагировала на пламя. Пробороздил вертолет немало. Обрывистые края лощины словно проутюжило селевым потоком. По счастью, мы не рухнули на ели – каким-то чудом вертолет вклинился в узкую прогалину между густорастущими деревьями и проехал по склону оврага, пока не зарылся носом в землю.

Пламя не перебросилось на тайгу. Тайга, насыщенная влагой, его отвергла. Как короткий курортный роман, огонь жадно вспыхнул и погас, уничтожив что мог.

Дыхание перехватило. Я справилась с тошнотой и отыскала взглядом Борьку. Грязный, как поросенок, Липкин лежал на спине, держал левую руку с часами у уха, а пальцем правой стучал по циферблату.

– Все живые? – спросила я.

Борька не отозвался. За него ответила Невзгода, скрючившаяся за корягой. Она мрачно смотрела на Борьку.

– Пилот сгорел заживо. Его Виталей, кажется, звали. Остальные целы. Разбежались по лесам...

– Черт! – выругался Борька, сорвал с запястья часы и швырнул их в лес.

– Зачем? – тупо спросила я.

– Да правильно все, – Невзгода подтянула к подбородку колени и закрыла глаза. – Время не должно стоять, оно должно идти...

* * *

Потрясенные спасатели сбредались к пепелищу. Ни вещей, ни оборудования не осталось – только то, что каждый нес на себе. Пилот Виталя сгорел. Его буквально раздавило передней стойкой. Остатки тела еще дымились, источая смрад.

– Ты бы не смотрела, – посоветовал Липкин, заслоняя от меня сгоревшее тело.

Я не собиралась падать в обморок, о чем ему и сообщила. В институте четыре года любовалась на «учебный материал». Бледный Сташевич пытался вскрыть «Приму» с фильтром. Я жестом попросила угостить даму сигаретой. Он сунул мне пачку, дал прикурить. Я не успела толком закашляться, как Борька со словами «Минздрав давно кого-то не предупреждал» отнял у меня сигарету, сунул себе в зубы, а меня подтолкнул коленом к лесу.

– Уйди, Дашка. Хватит с тебя. За бугром найдешь мешки – упади и не вставай.

Я подчинилась. Свернулась улиткой, борясь с мелкой дрожью. Подтянулись остальные – стоять у разбитого корыта никому не хотелось. Люди падали в траву, садились на корточки, белые как привидения. Турченко подволакивал ногу. Пристроился на колено, стал закатывать штанину. Перелома не было, разорвало кожу на лодыжке. Командиру досталось больше: у него, похоже, было сломано плечо. С помощью Блохова он опустился на корягу, обнял руку, сидел неподвижно, закусив губу. Командовать в таком состоянии Боголюбов не мог – только скрипеть и тихо материться.

– Амбец, расковбоили, – интеллигентно обобщил ситуацию Турченко. – Сели прочно, господа. Связь потеряна, оборудования нет. Аварийной сигнализации – тоже. Уходим в робинзоны?

Спасатели молчали. Абсурдность ситуации было трудно переоценить.

– М-да, такие вот гуси-лебеди, – выдавил наконец Боголюбов. Плечо у него болело, должно быть, невыносимо – когда он говорил, лицо искажалось до неузнаваемости.

Операцию провалили по всем статьям. Даже чудо не оживило бы пилота и не заставило груду железа подняться в воздух.

– Поздравляю, коллеги, – ухмыльнулся Сташевич, – Турченко прав – застряли надолго. До Медвежьего кряжа верст семьдесят. Населенных пунктов, имеющих связь с Большой землей, в этих лесах нет. Во всяком случае, мне о них неизвестно. Какие планы, коллеги? Палатку разобьем?

– Ну уж хренушки, я не могу, – неожиданно покраснела Невзгода. – У меня свадьба через неделю... И законный отпуск.

– Поздравляю, киска, – скабрезно осклабился Усольцев.

– Как жалко, – пафосно воскликнул Борька. – Ты сменишь фамилию, Любаша? Какая будет, если не секрет?

Невзгода опустила голову.

– Штыкман...

– Хорошая фамилия, – одобрил Борька, – боевая... – Покосился в мою сторону и еле слышно проворчал: – Подонок, однозначно.

– Слышь, народ... – начал было Усольцев.

– Народ на базаре, – перебил Боголюбов. От усилий совладать с болью у него обильно выступала испарина. – Хватит вам судачить, давайте думать, что делать будем.

Блохов извлек из-под куртки плоскую фляжку, отвинтил крышку и сунул майору.

– Прими, командир, тебе надо. Да хорошо прими, чтобы дошло. Спирт с водичкой, не нюхай. Да не морщись, водички там мало...

Что осталось после майора, разделили на всех. Одна лишь я, представив, что буду это пить, в ужасе затрясла головой.

– Нет, спасибо, отдайте мою долю остро нуждающимся.

Усольцев с Блоховым обтесали две сосновые плашки, сняли с Боголюбова верхнюю одежду и примотали бинтами к плечу (перелом оказался закрытым), соорудив таким образом подобие шины. Борька при этом не удержался и под нервный хохот погорельцев предложил мне приделать такую же на нос.