Здесь стреляют только в спину

– Слушай, артист погорелого театра, перестань изгаляться, – перебила я. – Перед тобой больная голодная женщина, ты пытался за ней приударить, помнишь? А ну, давайте, мужики, у кого чего не съедено...

* * *

Она не говорила – нашептывала. Самолет она не видела, про Усольцева не знала. Пару раз ей чудилось тарахтение вертолета – на звук и шла. Лейтмотив повествования Невзгоды сводился к следующему: «Это не Сташевич потерялся, пусть не свистит, это Я потерялась!» По ее мнению, дело происходило так. К утру четверга их осталось только трое: Люба, Усольцев и Сташевич. Поначалу двигались цепочкой, Люба замыкала. Когда пошли торфяники и бурелом, они растянулись в шеренгу – каждый сам выбирал дорогу. Обычно осторожная, в этот день Любаша дала промашку: не заметила коряжину под ворохом прелой листвы и упала, подвернув голень. Кость осталась целой, но боль ниже колена была такой, что слезы брызнули из глаз. Кожу рассекло, нога вокруг ранки посинела. Пришлось остановиться и обработать повреждение перекисью. О помощи она никого не просила, в чем и заключалась ее ошибка. Товарищи ушли вперед – в этом не было ничего странного: на опасных участках внимание концентрируется, человек сосредоточен на своем, он напряжен и не видит, что происходит рядом. Люба ковыляла на север, догоняя своих. Началась гроза – ливень хлынул яростно и густо. Тут она и почувствовала себя в полном дерьме. Дороги нет, спрятаться негде. Плюс новое падение – поскользнулась на сыром мху и скатилась в овраг. Пыталась выбраться на четвереньках, но снова сорвалась: нелегко передвигаться по пересеченной местности, когда по спине хлещет, словно розгами. Она поняла, что это бог ее наказал. Свернулась клубочком и лежала, пока не кончился дождь. Только крепкий организм да занятия аутотренингом не дали ей загнуться. Когда закончилась гроза, никого из своих она уже не нашла. А потом начались мучения посильнее каторжных. На ходьбе ушиб не отражался, но прикосновение к ране любого предмета рождало дикую боль. На болотистом участке она застряла. Напрямик не пошла, долго искала обходную дорогу. В результате к первому оврагу, рассекающему долину от Хананги до кряжа, она вышла лишь к половине четвертого дня, а к шести добрела до третьей расщелины, где и упала замертво, не найдя в себе сил совершить подвиг...

В доказательство своих слов она закатала штанину и показала сгусток ниже колена. Мы молчали. У каждого выжившего в этой группе имелась своя правда, объясняющая суть вещей, однако чья-то правда была чересчур уж поддельной.

– Какие мы все ангелы, – вздохнул после долгого молчания Борька. – Крылышки не чешутся, нет? Лично у меня, кажется, чешутся. А ведь кто-то из нас кокнул Усольцева и прикарманил перевозимый из Тикси груз...

Об этой новости до сей минуты знали только мы с Борькой. Реакция последовала незамедлительно. Сташевич открыл рот и заболел столбовой болезнью. Невзгода выронила ложку, которой выскребала остатки каши из банки Сташевича. У Турченко по-стариковски наморщился лоб (слишком рельефно для одной лишь задумчивости).

– И вовсе не факт, что груз прибрал к рукам заинтересованный в нем человек, – дополнил Борька. – Любой мог. Например, Дашка – из вредности.

Моя голова превращалась в чугунный котел. Нужно было что-то сказать. Или спросить. Но что?

– Ума не приложу, как можно прикарманить груз целого самолета. Он маленький? Или похититель подогнал подводу? – брякнула я.

Осталось выдержать их взгляды. Я выдержала, не развалилась. Уж если я выдержала взгляды тех парней в зимовье...

* * *

Утром ели рыбину, добытую Сташевичем. Ее мясистая, плоская морда с запорожскими усами очень напомнила мне физиономию начальника тренировочного лагеря Рахманова. Вот кого бы я с удовольствием съела! Половину рыбины мы оставили на светлое будущее, остальное посекли на куски, которые Сташевич со знанием дела насаживал на края заостренных прутьев, а сами прутья вкручивал в землю с наклоном к огню.

– Старый таежный способ, – похрипывая, разъяснил он. – Колья называются рожнами. От них и пошло выражение «лезть на рожон». Вкуснятина, коллеги. К сожалению, полить рыбку нечем, придется сухую есть; но ничего, сладим...

На гастрономические изыски сегодня никто не претендовал. Ели жадно, обсасывая кости. У кого имелась вода, выставляли для всеобщего пользования – с водой в тайге не проблема, наберем у первого же ключа (а пить придется много – рыба водичку любит). Закончив трапезу, Сташевич закурил. Смолил он уже не свои, а командирские – у покойного Боголюбова имелся стратегический запас «Престижа».