В десятом часу утра мы тронулись в путь. И уже минут через сорок втянулись в очередную серию ужаса, чего могли бы избежать, не приспичь мне отвернуть за кустики. Мы шли на вчерашние выстрелы, однако сильно сомневались, что придем по адресу. Тайга обширна, звуки обманчивы. Можно пройти в двух шагах от медведя и не обратить внимания. Мы так бы и сделали, не случись во мне физиологического позыва. Я раздвинула дикую жимолость (форменную, между прочим, отраву)... и пронзительно заверещала на всю тайгу. На соседнем кусте висел человек! Автоматная очередь прошила его от горла до паха, бросив спиной на куст. Растение не упало, оно имело внушительный ствол. Колючки впились в одежду, и тело осталось стоять в позе сраженного гладиатора. Голова отброшена, рот оскален, на горле сохлая кровь. А главное, опять черный утянутый комбинезон и шапочка, облегающая череп, – как они надоели... Описывать это зрелище бесполезно, этот страх в метре от глаз словами не передать. Впечатление было настолько ярким, что я лишилась чувств (могла и не лишаться, насмотрелась, чай, но слишком уж близко к нему я оказалась – чуть не обнялись). Очнулась я в полном неудобстве от того, что Борька совал мне в нос грязную ветошь, смоченную нашатырем.
– Только не пой мне про Париж... – умирающей лебедью прошептала я.
Борька задумчиво покосился на ветошь – не смочить ли еще?
– Ладно, – сказал он, – я тебя понимаю. Сам в таком состоянии виагру с подагрой путаю. Но дела, знаешь ли, Дашок, не ждут. Встаем?
Вторично падать в обморок было как-то несолидно. Пришлось терпеть. Помимо моей страшноватой находки, в окрестных кустах и ложбинках обнаружилась еще дюжина аналогов. Восемь в черном, остальные в банальном защитном. «Родину защищали», – мрачновато пошутил Сташевич. Чего они не поделили? Можно бесконечно строить догадки, но бились противоборствующие стороны насмерть, беспощадно истребляя друг друга. Видимо, яблоко раздора было большое и дорогостоящее. Самолет до сих пор не обнаружили (хотя он и был у них под носом), передвижные поисковые группы прочесывали окрестности, и произошла роковая встреча конкурентов. Первая группа полегла, вторая, обескровленная, ушла, оставив трупы. Почему оставила? Связи не было? От вертолета убегали? Как бы то ни было, а нужно было в темпе уходить. За телами вернутся, и тогда все начнется по новой.
Мужики обшарили павших. У каждого покойника (из черных) в рюкзаке имелась веревка (уж мне ли не знать про эту веревку?), на поясе – топорик в чехле. Забираем – радостно осенило догадливых. Рубить плавсредство чем будем? Ножами? А вязать?
Уходили в спешке: чуткое ухо Сташевича уловило гул мотора. Команды не потребовалось – мы дружно ринулись в чащу, ломая кусты и сухие ветки. Бежать предстояло километров пятнадцать...
Дыхание реки мы почувствовали задолго до ее появления. Воздух стал другим. Пропали ароматы хвои и брусники, появилась свежесть с легким гнилостным душком. Хвойные заросли сменились ивами, ивы – уродливым тальником в осоке. За тальником раскинулась мутно-серая гладь Хананги, неторопливо дрейфующая на северо-восток. Река напоминала нашу сибирскую Иню в среднем течении – метров семьдесят шириной, с частыми излучинами, обросшими тальником берегами. Никаких, на наше счастье, водопадов, порогов. В тех местах, где тальник отступал, обнажался метровый обрыв, оплетенный косматой травой. Намывные пляжи здесь почти отсутствовали: мы прошли по течению порядка километра, увязая по пояс в траве, пока в разрыве карликовых деревьев не обнаружили подходящую заводь с островками ряски над грязно-зеленой водой.
Усталость гнула. Хотелось упасть в воду и никогда не подниматься. «Я не буду ничего делать, – шептала Невзгода, – пока не высплюсь и не съем слона...» Я вторила ей, жалобно перечисляя мнимые и реальные болячки, решительно не позволяющие участвовать в возведении плавсредства. Но мужики не умолялись. «Спать будем на плоту, – без тени жалости заявил скотина Борька. – Но учтите, дорогие дамы, – кто не работает, тот не плывет. Предлагаю окунуться в реку – это снимет усталость. Не кривись, ласточка, река – дерьмо, согласен, но это экологически чистое дерьмо, без вредных примесей солей и металлов». – «Мужчины моются первыми, – добавил Турченко, – а вы идете в лес подбирать материал. Потом будете мыться, а мы – делать вид, что не подглядываем».