Здесь, в реальном мире

Сначала появилась Эшли, с папой и с восемью одюбоновскими тётеньками. Вар снимал, как она помогает самой старой из них усесться на церковную скамью — словно устраивает в гнезде маленькую хрупкую птичку. Он положил камеру и подошёл представиться.

— Мне почти двенадцать, — сообщил он той выпрыгивальщице из кресла. — Практически уже.

Потом приехала его семья. Родители с двух сторон поддерживали Велика-Важность за локти, хотя она то и дело пыталась высвободиться. Следом шёл дядя Сай, выставив руки вперёд, готовый подхватить Велика-Важность, если она вдруг начнёт падать. И все они словно светились ещё и изнутри — помимо фонарных нимбов и светящихся палочек.

Мама пробиралась к свободному месту на скамье лицом к одюбоновским тётенькам.

— Вы смотрели фильм? Это мой сын снимал. Мой сын, Вар. Я его мама, — объясняла она каждой тётеньке в отдельности.

Услышав это в первый раз, Вар чуть не рухнул в ров. Услышав это во второй раз, он навёл на маму камеру, чтобы запечатлеть это экстраординарное событие, если оно вдруг повторится. Но когда мама действительно сказала это в третий раз, он опустил камеру. Чтобы между ним и светящимся от гордости маминым лицом не было никаких заслонов, даже камеры.

Когда мама уселась рядом с Велика-Важностью, он снова поднял камеру и на этот раз навёл её на Джолин. Только что она ходила проведать свои траншеи и попрощаться с папайями и обнаружила спелый плод. Она сорвала его, укутала в свою рубашку как младенца, а теперь несла по мосту, и Вар смотрел и видел, какая она особенная и неповторимая. Непохожая ни на кого на свете.

— Не хочешь позвать свою тётю? — спросил он, когда Джолин поравнялась с ним.

Она помотала головой и указала на подъездную дорожку со стороны живой изгороди:

— Вон идёт мой человек.

Она положила младенца-папайю на бортик купели и побежала навстречу миссис Ставрос — взять у неё из рук кувшин сока и помочь ей пройти по мосту.

Вар принёс стопку чаш для причастия и раздал гостям. Он зажёг свечи и вставил их в специальные отверстия на скамье, а потом снимал, как миссис Ставрос передаёт сидящим кувшин и как все наполняют крошечные стаканчики и знакомятся. Пляшущие огоньки свечей сверкали в стёклах витража, как драгоценные камни.

Вар повесил камеру на шею, подошёл к другому концу скамьи и сел рядом с Джолин.

— Почему ты мне никогда не разрешала ходить с тобой на этот твой рынок?

Джолин бросила взгляд в сторону «Греческого рынка».

— Когда она вернётся в Грецию, то оставит его мне.

— Классно! Но почему мне нельзя было с тобой туда ходить?

Джолин глянула на миссис Ставрос, подливавшую сок дяде Саю, и повесила голову.

— Потому что она — моя святая. Я боялась её потерять.

— Оттого, что я бы пошёл с тобой?!

— Для неё я самый любимый в мире человек. А больше ни для кого. Я боялась, а вдруг тебя она полюбит сильнее.

Онемевший Вар долго подыскивал слова, чтобы объяснить, что он ни за что бы этого не допустил. Но так и не успел их найти: у Эшли звякнул телефон.

Она глянула на экран и вскинула руку.

— Журавли только что пролетели над озером Таскавилла! Они будут над нами через десять минут!

Вар увидел, что с дальнего конца участка к ним пробирается Уолтер с фонариком в одной руке и банкой чипсорешков — в другой. И включил камеру. Сквозь объектив Уолтер тоже казался святым — но вообще-то Уолтер и всегда казался святым.

Он чмокнул Джолин в макушку и похлопал Вара по плечу.

— Вот теперь у тебя есть история, дружище.

Эшли снова вскинула руку:

— Осталось две минуты!

Все замерли.

Вар сложил руки на коленях и посмотрел вверх. Восходящая луна за облаками была почти идеально кругла, небо — тёмно-лилово. Он вспомнил похожие сумерки в начале лета, когда он лежал на дне бассейна, глядел на белую цаплю, разрезающую небо, и мечтал, чтобы рядом был кто-то, с кем можно этим поделиться.

Сначала до них донеслись крики — древнее, трубное журавлиное курлыканье.

Вар навёл камеру на небо, повернувшись к северу, — и вот наконец: сотня, две сотни, тысячи, и ещё, и ещё. Волна за волной, заполняя небо рядами, словно живые иероглифы. Воздух гудел от биения крыльев, а три королевские пальмы трепетали сразу всеми перистыми листьями, приветствуя птиц.

Вар встал со скамьи и побежал к краю развалин, не переставая снимать. Он направил камеру вниз, на ров, и в этот миг луна вышла из-за облаков, вода вспыхнула серебром, и журавли, пролетая, отражались в ней.

И Вар отражался в ней тоже.

Как будто, стоя на самой высокой сторожевой башне в мире, он вдруг увидел всю картину целиком.

Да, Уолтер прав: у Вара теперь тоже есть своя история. Но это не только его история — это ещё история журавлей, и участка, и Джолин, и Эшли, и всех, кто собрался здесь в этот вечер, потому что все их истории слились в одну.

Внезапно Джолин оказалась рядом с ним. Не думая, Вар свободной рукой потянулся к её руке. Нашёл. И затаил дыхание.

Джолин легонько сжала его пальцы. А потом сказала вслух ровно то, о чём он думал:

— Теперь это место святое.