Здесь живу только я

— Первый раз, товарищи, вижу, чтобы ко мне трамвай домой приходил. Обычно трамваи не ходят, а, знаете ли, ездят! — и залился своим неповторимым смехом. — А тебя, Пётр, я хорошо помню. Что вас обоих привело ко мне? Для чего вы проделали такой путь от Ленинграда?

Пётр снял буденовку и ответил:

— Мы пришли сюда, чтобы спросить тебя о времени.

Ленин нахмурился и прикусил нижнюю губу. Промолчал.

— В Ленинграде настало время, Владимир Ильич, — нарушил тишину трамвай, — у людей появились часы. Они стали мерить свою жизнь минутами, секундами, днями и неделями. Без времени они больше не могут прожить. Метро заменило им трамваи, на руках они носят кожаные браслеты с циферблатами, чтобы постоянно смотреть на них и знать, какой именно отрезок жизни они сейчас проживают. И теперь не стало в Ленинграде ничего вечного, все получило свой срок, все измерено и оценено.

Нахмурился Ленин еще сильнее, опустил котика с колен на пол, встал с кресла и заходил кругами по комнате, недовольно потирая бородку.

— Плохо. Очень, очень, очень плохо! — заговорил он быстро и недовольно. — Очень плохо! Просто безобразие!

Перестал ходить кругами, снова сел в кресло и задумался.

Смородин резко поднял голову. Первым, что он услышал после пробуждения, было его собственное учащенное дыхание. Затем он почувствовал, как что-то холодное касается щеки: это была винтовка, которая висела на его плече.

Он сидел за столом в кабинете Фейха. За окном уже темнело: он проспал тут весь день.

«Надо дочитать», — подумал он и снова закрыл глаза, но заснуть не получалось.

Смородин нащупал настольную лампу и щелкнул выключателем: в комнате вспыхнул мягкий, приятный, грязновато-желтый свет.

От окна веяло холодом. Смородин поежился, снял с плеча винтовку и повернулся вправо, чтобы снять со стула шинель и укутаться в неё, но остановился и замер на месте.

Он увидел Грановского.

Грановский полулежал на полу, приткнувшись спиной к стене: правая рука была неестественно вывернута назад, а левая лежала на животе. Его голова беспомощно свешивалась вправо, глаза были открыты, а очки съехали на самый кончик носа. Из полуоткрытых губ стекала тонкая и аккуратная струйка крови, а на груди по клетчатой рубашке неторопливо расползалось огромное багровое пятно. Лицо было настолько бледным, что даже неопрятная седая щетина, обычно незаметная, выделялась на фоне его кожи.

Петр вскочил со стула и кинулся к Грановскому.

На полу под ним растеклась кровавая лужа: пятна крови были на стене и даже на подоконнике.

С нечеловеческой силой, до крови, сжав зубы, Смородин ущипнул себя ногтями за руку. Ничего не произошло.

Торопливые мысли толпились в его голове, с шумом и свистом проскакивали мимо, появлялись и исчезали, а затем сгрудились в кучу и выстроились в одно-единственное предложение: «Я убил человека».

Смородин сел на полу и услышал, как стучат его зубы.

Он вспомнил, как впервые в жизни увидел мертвеца — жарким июльским днем в поезде Санкт-Петербург — Москва.

Ему было семнадцать лет. Это был первый раз, когда он путешествовал на поезде один, без родителей.

В третьем купе кто-то умер.

Тихо, во сне. Умер еще утром, но обнаружили его днем.

Дверь в купе постоянно открывалась и закрывалась. Бегали суетливые проводницы, плакала толстая впечатлительная женщина из соседнего купе. Люди в вагоне переглядывались и вздыхали. Попутчик Петра, усатый мужчина сорока лет с поседевшими висками, вытер пот со лба и сказал: «Видишь, как оно бывает». Да, кивнул Петр.

Он увидел мертвеца, когда проходил мимо открытой двери купе. Голова его безжизненно покачивалась из стороны в сторону под стук колес. На полу растеклось пятно — проводница, обнаружив его, разбила стакан со сладким чаем.

На ближайшей станции мертвого сняли с поезда.

А Петр до сих пор помнил, что в тот самый момент, когда весь вагон узнал о покойнике, в поезде сладко запахло сахарной ватой.

С тех пор смерть всегда пахла для него сахарной ватой.