Здравствуй, Чапичев!

Две тяжкие потери понесли коммунары в тот трудный год. Весной, накануне Первого мая, кулаки убили нашего первого тракториста, коммунара Джо Девиса, славного и доброго негра из Чикаго. А теперь Левка Медведев погиб. Убийцы закопали под соломой на гармане фугасный снаряд. Их в ту пору немало валялось на заросших бурьяном огневых позициях Присивашья. Когда тяжелый каменный каток, управляемый Левкой, наехал на снаряд, произошел взрыв. Никто из нас не сомневался, что это сделали Кротюки. И я, изнемогая от горя и жажды мести, ждал, что сейчас же грянет бой, коммунары жестоко, беспощадно покарают подлых убийц.

Но все произошло проще.

— Надо кончать с этим куркульским гнездом, — устало сказал Курбатов, и коммунары деловито, с возмущавшим меня спокойствием стали готовиться к тому, что должно было, как я думал, совершиться незамедлительно и мгновенно. Пока в коммуне проверяли и чистили оружие, пока заседал коммунарский Совет, с железнодорожной станции прискакали на взмыленных конях молодой очкастый уполномоченный ЧК и толстый, страдающий одышкой, увешанный гранатами милиционер Сучков. Оказывается, на станции слышали взрыв.

Уполномоченный ЧК сразу же заспорил с Курбатовым. Наш председатель все твердил ему что-то о диктатуре пролетариата, а уполномоченный кричал, что не позволит самоуправства, что все должно быть по закону. Кончился этот спор тем, что, оседлав свежего коня, уполномоченный отдал Курбатову свой наган и уехал на хутор Кротюка. Вернулся только к вечеру.

— Жив? — усмехнувшись, спросил Курбатов.

— Жив, — ответил уполномоченный. — Сам удивляюсь, что живой оттуда ушел. Там, у Кротюка, со всей округи бандюки собрались. Увидели меня — зубы оскалили. Но Богдан на них цыкнул: «С Советской властью, говорит, мы не воюем. Советской власти мы подчиняемся. А голоштанным коммунарам властвовать над собой не позволим».

— Знакомый разговор, — сказал Курбатов. — А ты по молодости мечтал, что они перед тобой на колени упадут. Вяжите, мол, гражданин следователь, виноваты.

— Ничего такого я не думал.

— Много их? — спросил Курбатов.

— Человек тридцать. Сказали, что свадьбу справляют. Только невесты я нигде не видел. И что удивительно — трезвые. Злые и трезвые. Хотя на столах полно самогона.

— Не хотят, значит, пировать, — произнес, ни к кому не обращаясь, Курбатов. — Ну ничего, мы им такой пир устроим, век помнить будут. Ты как, с нами действовать будешь или тебе неудобно? — спросил он уполномоченного. Тот молча взял у Курбатова свой наган и попросил милиционера одолжить ему две гранаты-лимонки, сказав при этом:

— Я тебе потом обязательно верну долг.

Курбатов понимающе улыбнулся и скомандовал:

— По коням!

Зря я досадовал на медлительность коммунаров. Они были солдатами и знали, как нужно готовиться к бою. Они ждали лишь команды — все у них было наготове: оружие проверено и заряжено, кони оседланы, тачанки запряжены, а на тачанках стояли пулеметы. Я попытался было влезть на одну из тачанок, но коммунар Андрей Кудашов так огрел меня кнутом, что я взвизгнул от боли.

— Отчепись! — крикнул он. — Без тебя справимся.

Вскоре в степи загремели винтовочные выстрелы, затараторили пулеметы. Раза три не очень сильно ухнуло. «Граната», — догадался я. Затем перестрелка стала удаляться в сторону Сиваша.

— Бандюки к озерам уходят, в камыши, — сказал недавно вступивший в коммуну молоденький красноармеец Манукин. Его и еще нескольких коммунаров Курбатов оставил охранять хутор. Манукина злила эта несправедливость, и ему пришлось заочно, по слуху, переживать все события ночного боя в степи.

Под утро над степью полыхнуло багровое зарево, огромное, на полнеба. Манукин полез на крышу и оттуда закричал:

— Кротюковский хутор горит. А тушить некому.

Мы сразу заспорили о том, кто мог поджечь хутор.

— Наши подожгли, — сказал я.

— Ну и дурень! — сердито оборвал меня Манукин. — Не станут коммунары такое добро жечь. Куркули как богатство нажили? За счет народа. Значит, рано или поздно оно к народу вернется. Это Кротюки сами со злости подпалили.

Манукин был прав. Следствие потом показало, что хутор спалили по приказу отца молодые Кротюки.

Когда рассвело, милиционер Сучков привел в коммуну глухонемую кухарку Кротюков.

— Чудная старуха, — сказал милиционер. — Огонь такой, что подойти нельзя, а она с ведром бегает, хочет пламя сбить.

Сучков пытался допросить ее, но из этого ничего не получилось: жестикуляция милиционера была непонятна старухе.

Отчаявшись узнать что-либо от нее, Сучков махнул рукой:

— Иди, на все четыре стороны иди. Какой с тебя, дикой, спрос!

Затем стали привозить захваченных бандитов. Кротюков среди них не было. Только к вечеру мой отец и молотобоец Таланов привезли на тачанке раненного в голову Богдана Кротюка.

— Отведите его в комнату Совета, — приказал Курбатов. — Там его чекисты ждут.

В комнату Совета коммуны можно было пройти только через столовую, где был установлен гроб с телом Левы Медведева.

В двух шагах от гроба Богдан Кротюк остановился, снял картуз, перекрестился и медленно проговорил: