Здравствуй, Чапичев!

…Зимой двадцать первого года мой отец вступил в коммуну «Октябрь», организованную его однополчанами — бойцами Южного фронта — в большой степной экономии бежавшего за границу немца-помещика.

В тот год коммуна жила не только бедно, но и очень тревожно. Она, словно островок, была окружена со всех сторон кулацкими хуторами и немецкими колониями. В степи свирепо разбойничали недобитые белогвардейские банды. Коммунары работали, не выпуская из рук оружия. В отцовской кузнице на верстаке всегда стоял наготове пулемет, и молотобоец Таланов частенько проверял его, выпуская в степь короткие очереди… Не раз по ночам коммунаров будила резкая команда председателя Курбатова: «В ружье!» Отец мгновенно вскакивал, быстро одевался, срывал со стены карабин и выбегал из комнаты. За окнами гулко хлопали выстрелы, слышались чьи-то тревожные голоса — коммунары отбивали очередной налет бандитов.

Ближайшим нашим соседом был богатейший хуторянин Богдан Кротюк. Сколько раз по этой степи прокатывалась война, все сметая и поднимая на своем пути, а в хозяйстве Кротюка ни крохи не убавлялось. Наоборот, оно все время росло. Богатство так и липло к загребущим рукам куркуля.

Хозяйствовал Богдан Кротюк у себя на хуторе с пятью дюжими сыновьями, похожими друг на друга, как близнецы, и, так как был вдов, держал кухарку, глухонемую старуху.

Богдан Кротюк и его сыновья нередко бывали в коммуне. Наша коммунарская кузница была единственной на всю округу. Мы во всем тогда нуждались, а Кротюк платил за кузнечные работы натурой, щедро платил, не торгуясь.

Однажды, когда я зачем-то забежал в кузницу, Богдан спросил моего отца, указывая на меня:

— Твой?

— Мой, — ответил отец.

— И у меня такой есть, сверстник твоему. Шестой сын. В городе его держу, у тетки. Пусть учится хлопчик. Сначала в России его подучу, потом в Америку отправлю. Американские фермеры, говорят, здорово хозяйство ведут. Пусть присмотрится, что к чему. А домой вернется, мы, Кротюки, в степи такое развернем… Куда вам, коммунарам…

Приезжая в коммуну, молодые Кротюки, как настоящие разведчики из вражеского лагеря, все внимательно разглядывали, обо всем выспрашивали, а прощаясь, неизменно говорили:

— Ничего у вас не выйдет. Земля у нас такая — временных не любит.

Этим и ограничивались на первых порах взаимоотношения Кротюков с коммуной. Но когда летом у куркуля отрезали в пользу коммуны значительную и к тому же лучшую часть земли, отношения резко изменились.

— Пода́витесь моей землей, — угрожающе сказал Богдан нашему председателю Курбатову. — Клянусь богом, пода́витесь…

И Кротюк осуществил угрозу.

Коммунары приступили к уборке первого урожая. На южной окраине хутора соорудили ток, по-степному — гарман. Небольшую круглую площадку, величиной с цирковую арену, сначала тщательно подровняли, затем, поливая водой, утрамбовали так, что она стала словно земляной пол в степной хате. Молотилки у нас не было, и хлеб обмолачивали шестигранным каменным катком. Теперь такого катка нигде не увидишь, даже в музее.

В тяжелый каток впрягали тройку, а то и четверку лошадей. Водить упряжку по гарману было моей заветной мечтой. Но мне не доверяли — слишком мал и неопытен был я тогда. Честь эта выпала на долю моего дружка — Левки Медведева. Ему было тринадцать лет, до вступления в коммуну он уже два года батрачил у хуторян. Левка горячо любил лошадей, знал толк в любой крестьянской работе и принялся за дело весело, с азартом.

— Эй, пошевеливайся, чалые, каурые, не на куркулей работаем, на себя! — покрикивал он на коней и при этом красиво играл своим длиннющим кнутом из сыромятной кожи. Когда взмахивал им над головой, слышался пронзительный свист, словно стрижи пролетали. А то размахнется посильнее, резко потянет к себе кнутовище и так хлопнет, будто из винтовки выстрелит. Я завидовал Левке, восхищался им и хотел быть таким же ловким, умелым и веселым, как он.

Несчастье случилось утром третьего дня после начала обмолота.

Я сидел дома, когда раздался взрыв. Тонко зазвенели и посыпались на пол стекла. Не знаю почему, но я сразу побежал на гарман. Может, потому, что там был хлеб — наша жизнь, самое драгоценное наше достояние. И если случилась какая-нибудь беда, то только там она и могла случиться.

Над гарманом еще клубилось, медленно оседая, темное, серое облако дыма, пыли и половы. На меня дохнуло смрадным, кислым запахом взрывчатки. На развороченной земле билась, запутавшись в сбруе, гнедая пристяжная из Левкиной тройки. Смертельно раненная лошадь страшно ржала.

А Левка молчал. Он лежал тут же, уткнувшись лицом в землю, убитый наповал.