Здравствуй, Чапичев!

— Спишь? — спросил я.

— Сплю, — ответил он неохотно. И я понял, что у него нет желания разговаривать со мной. Что ж, видно, настроение у него неважное. Я уже слышал, что возвращенное в строй орудие Чапичева прошлой ночью замечательно стреляло. Но все равно о чепе никто не забыл. Такое не сразу прощается. И я не решился надоедать Якову разговором. Спросил только о Сердюке.

— Отправили в госпиталь, у него растяжение. Давай спи, я устал как собака, — сказал Чапичев.

Он отвернулся от меня. Хотя я тоже устал черт знает как и мне тоже хотелось спать, уснул я не сразу. В сотне шагов от окопа, в темноте непроглядной ночи глухо и сердито рокотало море. И это почему-то тревожило меня. Морской десант. Как это будет? Как это произойдет? Конечно, противник условный. Конечно, это только игра. Военная игра. Игра в войну. Но все же… И вдруг я услышал знакомый и чем-то неприятный мне голос.

— Товарищ командир…

— Чего вам, Кобзев? — спросил Яков.

— Вот хочу вас спросить… Отчего вы так не уважаете меня?

— А вы кого-нибудь уважаете, Кобзев?

Молчание.

И снова:

— Не любите вы меня, товарищ командир.

— А вы кого-нибудь любите, Кобзев?

Кобзев вздохнул.

— Вот видите, Кобзев. Как говорится, нечем крыть. Потому что вы только себя любите.

— Так что ж тут плохого, товарищ командир. Я как все. Каждый самого себя любит. А как же иначе.

— Неправда, Кобзев. Люди не волки.

— Может, и не волки, только и не ангелы. Вот не любите вы меня…

— Не люблю, — сказал Яков.

— А за что?

— Кулацкая какая-то у вас душа, потому и не люблю.

— У меня кулацкая! — возмутился Кобзев. — Да я, может, на всю батарею самый что ни на есть пролетарий. Батька мой всю жизнь в порту горбил грузчиком. И я с десяти лет…

— А это еще ничего не значит, Кобзев. Бывает и так: происхождение пролетарское, а душа кулацкая.

— Душа, душа, — с горечью повторил Кобзев. — А вы попробуйте загляните в мою душу.

— И загляну.

— Знаю, как заглянете! Кобзеву выговор. Кобзеву наряд вне очереди. Кобзеву протирка с песочком перед строем. Э-э… разве вы поймете!..

— Пойму, — серьезно произнес Яков. — Лишь бы вы поняли.

Кажется, они замолчали, а может и нет, потому что я уснул.

Разбудили меня топот множества ног, лязг железа и громкий голос Якова, отдающего команду:

— Орудие к бою!

Опять тревога. А я ведь, кажется, только-только задремал. И так трудно проснуться. Но надо…

ПИСТОЛЕТ ПОД ПОДУШКОЙ

Дивизия вернулась на зимние квартиры в Симферополь. Я уехал в Джанкой. Однако вскоре и мне предложили работу в Симферополе. Мы поселились с женой в недостроенном здании на глухой, утопавшей в садах симферопольской окраине Бахчиэли. У нас была всего одна комнатушка, условно пригодная для жилья, а остальное «жизненное пространство» — неоштукатуренный сарай без потолка — густо заселяли крысы. Они сразу же объявили нам изнурительную войну. Они сожрали и перепортили и без того скудные наши запасы продовольствия, изгрызли единственные выходные туфли жены, а по ночам, вторгаясь в нашу комнату, вели себя так бесцеремонно и нагло, что жена каждый раз говорила сквозь слезы:

— Они нас выживают. Надо найти другую комнату. Я так больше не могу.

Сначала мы боролись с крысами «подручными» средствами: с вечера я клал возле кровати кирпичи, утюг, молоток и другие тяжелые предметы. Все это я с ожесточением швырял в проклятых крыс. Они исчезали на полчаса, на час и снова возвращались, стоило лишь мне задремать. И опять — суматошная возня, писк, бешеные крысиные драки из-за каждой крошки хлеба.

Но в конце концов нам удалось избавиться от них. Они как-то внезапно ушли из нашего жилья после того, как я застрелил двух огромных крыс из охотничьего ружья.

Зато нас стал одолевать другой враг, не менее злой: ударили морозы. Правда, у нас в комнате стояла печка-времянка, но она дышала на нас железным холодом — топить ее было нечем. Топливо выдавалось по ордерам, и я написал соответствующее заявление. Заявление пошло в ход, стало обрастать резолюциями: «Выдать в счет такого-то лимита», «Провести по такому-то фонду». Была и такая резолюция, короткая и как будто по-человечески справедливая: «Помогите! » Но и она не помогла. Все эти резолюции обладали свойством нашей печки, с той лишь разницей, что ока, бездействуя, холодила тело, а они, бездействуя, холодили душу. Мы замерзали. У нас не было никакого деревянного имущества — ни стола, ни стульев, ни шкафов, ни сундуков. Поэтому пришлось использовать в качестве топлива книги, в частности полное собрание сочинений Шеллера-Михайлова — свадебный подарок одного моего родственника.

В выходной день к нам зашел Яков Чапичев. Он оглядел нашу комнатушку, дыхнул, неодобрительно покосился на облачко пара и, подмигнув моей жене, спросил:

— Ну как, с милым и в шалаше рай?

Жена не ответила. Желая угостить Якова чаем, она как раз собиралась бросить в огонь очередной том Шеллера-Михайлова. Яков схватил ее за руку.

— Что ты делаешь?

— Топлю.

— Но это же книга!..

Я рассказал Якову о нашем отчаянном положении. При этом не очень почтительно отозвался о сочинениях Шеллера-Михайлова: дескать, нечего их жалеть.