Здравствуй, Чапичев!

— Вот об этом я как раз и думаю, — сказал Яков. — О его душе.

Забегая вперед — это в повести вперед, а в жизни уже все далеко позади, — я должен сказать о Коле Исаеве. Он был по-настоящему хорошим человеком. Да, хорошим, чистым, честным. Мы тогда в ресторане «Учансу» долго говорили с Яковом об Исаеве. Все судили и рядили, какая у него, мол, душа, не замутила, не запятнала ли ее близость к житейской грязи и подлости. Кое в чем мы, может, были правы, кое в чем не правы. Но что наш суд, когда жизнь все рассудила по-своему? Пришла война, и Коля Исаев стал солдатом севастопольской обороны. Он погиб в контратаке против эсэсовцев, защищая знаменитую батарею на подступах к городу. Погиб в рукопашной схватке. Мне говорили о Коле Исаеве герои-севастопольцы. С гордостью говорили, с нежностью, с уважением к душевной чистоте и благородству этого бесстрашного воина. А бойцы-севастопольцы знали, что такое чистый, благородный человек. В этом они не могли ошибиться…

ГАДАНИЕ НА КОФЕЙНОЙ ГУЩЕ

Яков уехал в Феодосию в самом мрачном настроении, в чем-то разочарованный, что-то потерявший. Вернулся же он совсем иным.

— Тебя вроде подменили в доме отдыха, — пошутил я.

— А что? Заметно что-нибудь?

— Еще бы, очень заметно. У тебя сейчас такой вид, словно ты нашел под Генуэзской башней сундук с несметными сокровищами итальянских купцов.

— А может, нашел, — рассмеялся Яков. — Я везучий.

— Тогда давай делись.

— Не выйдет. Помнишь: «Чур, что потерял, то наше, что нашел, то мое». Лучше я тебе историю одну расскажу, очень грустную. Хочешь?

— Грустную? — недоверчиво переспросил я. Мой друг был переполнен какой-то огромной радостью. А когда человек в таком состоянии, он, как мне думалось, не в силах представить себе, что где-то существуют горести и печали. Но история, рассказанная Чапичевым, была действительно грустной, хотя начал он свой рассказ несколько легкомысленно:

— Гуляю как-то по Феодосии. Дело было вечером, делать было нечего. Вру, конечно, дело было днем. Но все равно делать было нечего: какие могут быть дела у отдыхающего!

— А ты бы рыбу поудил, — запоздало посоветовал я. — Там с волнореза бычок хорошо ловится и кефаль иногда попадается.

— А на кой мне рыба. Нас в доме отдыха три раза в день этой кефалью кормили — и жареной, и пареной. Взвоешь от такой пищи. И вообще терпеть не могу удильщиков. Психи какие-то. Сидят с утра до вечера и лупят глаза на поплавок. Как это можно? Тут и нормальный с ума сойдет. Нет, это не по мне. Я предпочитаю прогулки. Иду однажды к морю, напеваю что-то и вдруг встречаю… Догадайся кого? Никогда не догадаешься. Гальку нашу встретил. Галю Свешникову. Старшую пионервожатую. Помнишь?

— Как помню! Хохотушка такая.

— Еще какая. На весь Джанкой ее смех звенел, как колокольчик серебряный. А щеки ее помнишь? Такого румянца я больше не видел. Огонь. Помнишь, ребята, бывало, шутили: «Разрешите, барышня, прикурить от вашей щечки».

— Да, румянец редкий. Красивая она, Галя Свешникова…

— Была красивая. Вся она была, как яблочко налитое. А сейчас, не поверишь даже, ничего этого нет.

— Что же случилось с ней? Она, кажется, вышла замуж за Бориса Забелина, директора заготконторы.

— Да, за него. Сейчас я все расскажу. Значит, встретились мы… Галя меня первая окликнула. Я, может, и не узнал бы ее. Не то, что она постарела сильно за эти пять лет. Тут совсем другое. Вылиняла она как-то. Понимаешь, краски не те, и человек уже не тот. И голос тоже вылинял, обесцветился. И смех. Уже не звенит колокольчик, словно его ватой обложили. И так мне стало жаль Галю, что я растерялся. Стою и не знаю, что сказать. К счастью, она сама заговорила. «Ты, — говорит, — здорово изменился, Яша». А я думаю: «Зачем она это? Сама ведь так сильно изменилась. Не замечает, разве? Ну и пусть лучше не замечает». «В какую сторону изменился, — спрашиваю. — В плохую?» Глуповатый, конечно, вопрос, но я, знаешь, и в самом деле сразу поглупел. «Наоборот, — говорит она. — Был ты парнишка, комсомоленок, а сейчас мужчина, видный, красивый». «Преувеличиваешь», — говорю. А она смеется, задает мне вопросы, неизбежные при такой встрече: «Как живешь, Яков? Где работаешь? Доволен ли? Счастлив ли? Женат ли?» Ну и тому подобное. Отвечаю ей полусерьезно, полушутя и все думаю: рано или поздно нужно будет спросить: «Как живешь, Галя?» А мне не хотелось спрашивать, и так видно было, что плохо она живет.

Но хотелось не хотелось, все же спросил: «Ну, а ты, Галя, как? Как твой муженек, Борис Аркадьевич? Где он теперь директорствует?»