Здравствуй, Гр-р!

Маман скомандовала "Трогай!" — и мы поехали. Я смотрела на Питер столетней давности: Невский проспект мало изменился, разве что освещение было непривычным — фонари давали только небольшой круг света, а витрин в огнях было мало. И снег, и темнота, и сани, и даже тонкий стан — все это у меня было, и от этого захватывало дух. Кто бы еще обнял…

Повернув три или четыре раза (после второго поворота я перестала понимать, где мы), сани остановились возле солидного особняка, окна которого горели все до единого. Дверь гостеприимно распахнута, и к ней от дороги вела такая же ковровая дорожка, как та, по которой мы шли к саням из нашего дома.

Шпиндель снова суетился, высаживая нас из саней по очереди. Я вылезла последней и опираться на руку адвоката не стала — пусть думает что хочет…

8. Я знакомлюсь со своим прадедушкой — будущим, конечно.

Внутри людно, шумно и жарко. Мужичок в ливрее "принял" (по выражению маман) наши меха, умудрился, ничего не уронив, куда-то утащить всю кучу сразу. Маман еще раз придирчиво меня оглядела, не обращая внимания на Полину (видимо, та уже была отрезанный ломоть), и во главе нашей команды поплыла в сторону пары на ступеньках мраморной лестницы — мужчины в мундире и дамы в платье цвета спелого граната.

— А что надо говорить? — забеспокоилась я.

— Ничего. Слегка присядь — книксен…

Моя прапрабабушка произносила эти слова, широко улыбаясь направо-налево. Со стороны и не подумаешь, что у нас оживленная беседа.

Минут пять маман и пара на лестнице (хозяева, принимающая сторона) обменивались любезностями. Я скосила глаза на Полину — та стояла с приклеенной улыбкой и держала адвоката под ручку. Я постаралась не отвлекаться на разглядывание публики, хотя очень хотелось… В конце концов все нужные слова были произнесены, нам вручили листки с программой вечера и заставили вынуть из черного шелкового цилиндра по билетику — с номером и булавкой. Билетик следовало приколоть куда-нибудь на одежду. Я прицепила номер на грудь, пониже броши. А еще говорят, что бейджи — новейшее изобретение…

Маман нас оставила, чтобы примкнуть к группе солидных матрон, а мы двинулись в самую гущу веселящейся толпы — наверное, человек пятьдесят. От разнообразия нарядов голова шла кругом. Вдоль дальней стены зала стояли столы с закусками. Спиртное разносили люди в ливреях. Народ без суеты угощался. Но по всему видно, что угощенье — совсем не главное в этой тусовке. Полина изъявила желание подойти к "буфету", мы благополучно пересекли зал и остановились у длинного стола — икра, балык, какое-то заливное. Я уж точно сюда не есть пришла, поэтому повернулась спиной к Полине и стала обозревать зал. Возвышение — сцена. Даже занавес имеется. Так, посмотрим, что там, в программке… Концерт (пение, мелодекламация, факир). Лотерея. Почта. Полина жует, поэтому обращаюсь к Шпинделю:

— Антон, а что такое "Почта"? Тут написано, что работает без перерыва…

Мне вовсе не хотелось разговаривать с адвокатом, но деваться было некуда. Зато Шпиндель, мне показалось, даже обрадовался:

— Гимназисты по залу бегают, с крылышками за спиной… Это почтальоны… Захотите кому-нибудь написать, подзовите такого гимназиста — у них есть бумага и карандаши. Напишите записку, укажите номер адресата и свой — для ответа. Гимназист отнесет записку…

Не прошло и трех минут, как мальчишка лет тринадцати принес мне, номеру 55, первое письмо. Написано оно было по-французски, и я дала его Антону, чтобы он перевел. Хотя не факт, что Шпиндель скажет мне правду… Адвокат прочитал записочку и сообщил, что номер 23 испрашивает моего согласия на тур вальса. Буду ли я отвечать? Я спросила, обязательно ли это. Нет. Ну и обойдется… Надо сначала посмотреть, кто скрывается под номером 23…

Следующие пятнадцать минут показали, что у здешних молодых людей какие-то однообразные желания — еще девятеро мечтали со мной танцевать. Я не ответила никому. Полина завидовала — она не получила ни одной записки. Мальчишки-почтальоны рысью носились по залу — видимо, подобная переписка была в 1909 году источником получения адреналина и жутко щекотала нервы.

Мы фланировали по залу. Время от времени Шпиндель называл кого-нибудь из встреченных, с которыми следовало раскланяться. От меня не требовалось ничего говорить — только улыбаться. Начался концерт — сплошная самодеятельность. Дочь хозяев спела романс (незнакомый) под собственный аккомпанемент. Две дамы (у рояля — юноша в студенческой курточке), подвывая, чтобы перекричать рояль, дуэтом прочли стих Некрасова о бурлаках. Факир изрыгал настоящее пламя, превращал воду в вино и отгадывал мысли. Я нажала на свою синюю кнопку — ничего подобного, подстава. Потом начались танцы под рояль — играл все тот же студентик. Почта не прекращала работу. Очередная записка заставила меня схватиться за Шпинделя — мало приятного за него хвататься, но иначе я бы рухнула на пол, как бревно, в своем несгибаемом корсете:

"Анна Федоровна! Окажите мне честь быть представленным Вам. Иван Павлович Закревский. N61"

Я спросила адвоката, знает ли он, кто такой Закревский.