Здравствуй, Гр-р!

Это было прощание… Я понимала, что Сурмин прощался с возможностью перевести свои отношения с Анной в другую плоскость, и отныне они — только знакомы. Я снова будто смотрела кино, где я в главной роли.

Сурмин встал. Я не могла отпустить его вот так — не пожав руки. Я шагнула к нему, одновременно снимая серьги. Их я вложила ему в раскрытую ладонь.

— Это вашей дочери. Я хочу, чтобы у вас остались не только воспоминания об этой минуте, но и нечто вполне осязаемое…

— Но я не могу, не должен…

— Можете и должны… И не обижайте меня отказом… Вы не представляете, что вы сделали для меня…

— Ничего сверх своих обязанностей…

Как ему объяснить, что я имею в виду вовсе не его работу (где он, кстати, лопухнулся, проморгав Шпинделя), а его ДНК, его кровь, его потомка — моего Гр-р.

Прежде чем положить серьги в нагрудный карман кителя, Сурмин поцеловал их и мою руку, а я подставила ему лицо — прости, Гр-р… Губы Сурмина были такими же горячими и сухими, как у Громова. Видимо, наследственная черта — доминантный ген…

Следователь не мог покинуть дом Марьи Петровны, не простившись с нею. Поэтому мы вернулись в столовую. Сурмин раскланялся и удалился, также попросив не провожать его.

Я осталась одна со своей прапрабабушкой. Я подошла и

обняла ее:

— Мне сделал предложение Закревский. Завтра он официально придет просить моей руки. Я выйду за него, и мы уедем в Энск.

— Да, наверное, так будет лучше — уехать… После всего, что случилось, здесь тебе мужа не найти…

— Я подарила серьги Сурмину — для его дочери…

— Я же сказала, можешь делать с ними что хочешь… Но я так и знала, ты что-то с Сурминым затеваешь…

Да. Но только через сто лет…

Марья Петровна позвонила в маленький колокольчик. Вошла Устя — и маман отправила нас раздеваться.

Бам-м-м-м… Одиннадцать… Мне оставалось написать Анне письмо и лечь спать. Прощайте, предки…

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

1. Я возвращаюсь, и у меня проблемы.

Я проснулась, как от землетрясения — в ужасе и не понимая, где нахожусь. Японский городовой! Японский городовой!! ЯПОНСКИЙ ГОРОДОВОЙ!!! Серое утро, диванчик в углу спальни Анны, и на нем — я, по-прежнему Анна…

Какого лешего не сработало? Что должно было сработать, я понятия не имела, но оно не сработало. Может, я попала в какую-нибудь точку невозврата, и мне теперь не выбраться из этого 1909 года никогда?

Я скатилась с дивана и как была — в ночной рубашке Анны на голом теле, без всяких там панталон и пеньюаров с завязочками, — понеслась в комнату Аделины, хотя плохо представляла, где ее искать. Я мчалась через анфиладу комнат, проскакивала коридоры и рывком открывала двери (иногда одни и те же по нескольку раз), пока не влетела в спальню Аделины. Старуха стояла посередине комнаты, опираясь на сиденье стула.

— Допрыгалась… — раздался мощный бас.

Может, это знак, что силы к бабке вернулись, и она мне поможет?

— Довольна? Говорила тебе — не лезь!

— Ладно, хватит уже воспитывать… Что делать-то?

— Что-что… Садись вот на стул…

Я села. Старуха стояла совсем близко. Рассматривая Рассматривая все в лицо Аделины, вдоль и поперек исчерченное морщинами, я вспомнила, какая она была на фотографии, — умопомрачительная красавица.

Бабка ткнула меня кривым пальцем в лоб:

— Не обо мне вспоминай… Думай ОБ Анне, а не КАК Анна… В этом твоя ошибка… Ты начала жить за Анну, а надо было просто смотреть, если уж пришла… Сегодня помогу, но больше не лезь! Там, у себя, захочешь что узнать — смотри в мое зеркало, а Луизину дверь закрой… Теперь спи! Спи!

Я послушно закрыла глаза — полный мрак и тишина… Мрак… Тишина… Левую щеку греет… солнечный луч? А окно в комнате Аделины было справа, когда я сидела на ее стуле… И я открыла глаза…

Лежу в собственной постели. В наряде Евы — то есть без ничего. Отлюбленная по полной программе, причем недавно — я не девочка, однако, понимаю что к чему…

И я залилась слезами… Сначала я роняла слезы молча, потом начала всхлипывать, а скоро просто рыдала — лучше пусть бы я осталась в этом девятьсот девятом навсегда, чем вернуться и узнать, что мне наставили рога, и так гадко — используя мое собственное тело, когда я была не я.

— Знать тебя не хочу больше-е-е-е…

— Почему? — не понимает Гр-р.

Еще ни один мужик не видел меня плачущей из-за его выходки. Слезы мгновенно высохли, и я запустила подушкой в мокрого и с полотенцем вокруг бедер Гр-р.

— Уходи.

— Да почему?

— Ты еще спрашиваешь? Ты что сейчас делал?

— Под душем стоял…

— Ты кретина не включай тут… Нашел дурочку, понимаешь… А перед душем? — и в Громова полетела еще одна подушка.

— Ты же была не против…

— Ты же, ты же… Как раз не я же! Предупреждала я тебя… Я тебе пароль сказала? Нет, не сказала! Так что поздравляю, ты с моей прабабушкой переспал… Извращенец… И вали теперь отсюда…

Я с головой залезла под одеяло и принялась проклинать тот день, когда мне принесли письмо от Луизы Закревской. Жила бы себе припеваючи под азиатским солнышком, читала бы всякую ерунду — про фестиваль акынов, например, и знать не знала ни о каком Гр-р… У меня опять полились слезы.

— Выслушай меня…

Я плакала под одеялом.

— Нина…