Здравствуй, Марта!

— Там песок. Все должно сохраниться, и я не уеду, пока не удостоверюсь. В Москву буду писать, но своего добьюсь...

Добилась.

И еще одно кровавое злодеяние немецко-фашистских захватчиков на нашей земле стало известным людям.

— Вы сидите пока дома. Когда надо будет, мы за вами приедем, — сказали Эмилии Ермолаевне перед вскрытием могил.

— Хорошо, я подожду, — согласилась она.

Но усидеть не смогла. Едва услышала, что вскрыта могила дочери, схватила простыни и — на кладбище. Сначала только руку увидела и поняла, что это рука ее дочери. Узнала!

— Марта! Марта! Что же они с тобой наделали? Как изуродовали?! Люди! Разве ж можно так?..

О трагедии Мажейкяя, о кровавых злодеяниях фашистов узнал весь город.

О нем узнала Литва.

На месте массовых расстрелов советских людей было обнаружено свыше четырех тысяч трупов!

Необходимое послесловие

Неистребима жизнь! Малый, тщедушный росток и тот пробьется к солнцу из-под камня. Щуплое зерно, напившись влаги, рвет океанские теплоходы. Березка порой вытянется на карнизе старого здания, на каком-нибудь его уступе. Подумаешь:, как расти деревцу, когда для корней всего несколько горсток земли занесло туда попутным ветром? А живет, держится, поблескивает глянцевитыми листочками. И поймешь, глядя на нее: нет на свете силы, которая могла бы остановить жизнь!

Два с половиной года гитлеровцы методически, изо дня в день, разрушали Новгород. Они оставили после себя груды развалин. Сровняли с землей бесценный памятник древней Руси церковь Спаса-Нередицы, расстреляли церковь Николы на Липне, взорвали десятки других памятников старины.

Но люди вновь подняли их стены.

Снесли с лица земли сотни деревень и населенных пунктов, оставили пепелища на месте цветущей Старой Руссы, Чудова и других городов.

Люди сделали их еще краше.

Вновь ожила древняя новгородская земля, местом паломничества туристов стал Новгород, один из красивейших и своеобразнейших городов России. Попробуй отыщи сейчас в нем следы войны.

Залечили. Восстановили. Вот только липы в парке у кремля стоят одна к одной со сбитыми снарядами верхушками.

Попытайся найти передний край обороны. Давно сровнялись с землей окопы и траншеи, блиндажи и дзоты. Лишь бывшие солдаты-волховчане, те, кто выстоял перед врагом в лесах и болотах Новгородчины долгих два с половиной года, отыскивают малоприметные свежему взгляду их следы.

Но не зарубцевались и никогда не зарубцуются раны людских сердец — каждую семью здесь, каждый дом обожгла война. О ней ежедневно напоминают братские могилы, памятники, а в домах и квартирах — портреты тех, «кто был верен будущему и умер за то, чтобы оно было прекрасно».

* * *

О трагедии Мажейкяя я впервые услышал через двадцать с лишним лет после окончания войны у братской могилы воинов Второй ударной армии в Мясном Бору — злом, памятном каждому волховчанину месте. Поехал отыскивать свою «самую первую оборону», остановился у памятника, и местная жительница Ольга Юзова неожиданно рассказала о мученической смерти и стойкости в фашистском застенке Раи Марковой. Упомянула и о переводчице, расстрелянной вместе с Раей. Как только представилась возможность, я пошел по следам этой давней истории. Сестра Раи Галина Владимировна и мать Мария Семеновна назвали имя переводчицы — Марта. Сергей Николаевич Мельников помог уточнить фамилию. Руководитель кружка юных краеведов четвертой новгородской школы Ирина Александровна Жукова обрадовала особенно: в школьном музее собран большой материал о жизни Марты, жива ее мать — Эмилия Ермолаевна. Живет в деревне Березовке, недалеко от Ермолино.

Наверное, из-за поры сенокосной на улицах Березовки ни души. Дом Эмилии Ермолаевны на замке. Вот тебе и на — ушла куда-то. Несколько раз назначал себе время, до которого буду ждать, и переносил его, не терпелось поскорее увидеть мать, воспитавшую такую отважную дочь, поклониться ей. Наконец вдали, со стороны Ермолино, показалась женщина. Невысокая, крепкая, в синей вязаной кофточке. Она? Едва ли — слишком молода, пожалуй, да и идет, дай бог всякому. Но, может, посоветует, где искать Эмилию Ермолаевну?

— Так это я и есть. Только я вас что-то не признаю, — ответила женщина, зорко вглядываясь в меня, но улыбаясь.

Так вот она какая, мать Марты! Темно-каштановые, гладко причесанные волосы почти не тронутые сединой, убраны под чистый платок. Сама вся опрятная, чистая, будто только из бани. Глаза и лицо в морщинках, но старой ее не назовешь. В движениях быстра и ловка. Говорит негромко, словно прислушиваясь к своим словам.

— А я в Ермолино была. Захожу в магазин, а мне говорят: «Тебя ищут». Ну, я быстро купила что надо, и обратно.

— Вот досада! Так зачем же вы возвращались в такую даль?