Здравствуй, нежность

Когда мне было одиннадцать лет, на авиасалоне в Ле Бурже произошла страшная катастрофа. Российский «Ту-144», копия «Конкорда», рухнул на деревню Гуссенвиль. Я был в тот день дома с матерью, и, как назло, телевизор (обычно всегда выключенный) вдруг начал показывать новости. И когда в краткой сводке сообщили о показе фотографий с места происшествий, мать тотчас же попросила меня выйти из комнаты.

Несмотря на то что семейство Куаре проживало в Веркоре, моему деду было поручено управление заводами в Дофине, в Изере, в Сен-Марселене — регионе, который был превращен движением Сопротивления в одно из самых неспокойных мест во Франции, где разворачивались трагические эпизоды военного времени. Моя мать была избавлена от лицезрения самых жутких проявлений насилия и жестокости. Впрочем, ей все же пришлось наблюдать, как наголо обритых женщин выставляли напоказ прямо на улицах и как моя бабушка гневно кричала освободителям: «Вы не имеете права вести себя так же, как немцы!» В тот день она поняла, что мир нельзя поделить на черное и белое. Но настоящий шок от послевоенного периода приключился с ней в Лионе, в одном из местных кинотеатров, где она с ужасом просмотрела первые кадры о лагерях смерти. С этого дня она никогда не позволяла отрицательно отзываться в своем присутствии о «расовых» меньшинствах или угнетенных.

Однажды я видел, как она вежливо препроводила своего гостя к выходу, лишь потому, что он плохо говорил о евреях. В другой раз, на каком-то ужине, по той же самой причине — не помню точно, шла ли речь о евреях, или, быть может, о неграх, — она встала из-за стола, забрала свое пальто, сумку, взяла меня за руку и удалилась. К тому же с этого дня не могло быть и речи о каком-либо примирении с Богом. И хотя я считаю, что так или иначе моя мать была святой, на самом деле она была истинной атеисткой. Как и Фолкнер, она утверждала, что не религия, а праздность «порождает все наши благодетели и самые наши приемлемые качества: созерцание, спокойствие, лень, ненавязчивость, хорошее пищеварение, как физическое, так и духовное…»

Во время оккупации Пьер и Мари Куаре с тремя детьми бежали в Париж, где около полугода провели в Сен-Марселене, в доме, который все называли «пулеметчик», поскольку там во время войны 1870 года были расстреляны люди. В конце 1942 года, когда движение Сопротивления стало приобретать все больший размах, немцы занервничали и стали чрезвычайно осторожными. Однажды, когда мой дед был в отъезде, во двор дома явился молодой человек и спросил у бабушки, можно ли ему оставить свой грузовик за фермой. Бабушка, всегда готовая услужить, ответила: «Да, разумеется!» и больше об этом не думала. Вечером вернулся мой дед. Они говорили с бабушкой о том о сем, когда она вдруг вспомнила о том, что случилось днем, и воскликнула: «Слушай, а ведь недавно какой-то молодой человек попросил оставить свой грузовик на заднем дворе фермы!» Мой дед пошел посмотреть. Грузовичок оказался до верху набит всевозможным оружием. Тогда дед сел за руль этого грузовичка и, отъехав на несколько километров от дома, бросил его в поле, после чего вернулся домой пешком — злой, как черт. Вскоре после этого пришли немцы. Три их офицера были убиты неподалеку. Они обыскали все: дом, парк, соседние участки, хозяйственные пристройки, окрестности… Моя мать, ее брат Жак, сестра Сюзанна и остальные ждали, охваченные страхом, прислонившись спиной к стене дома. Некоторое время спустя после ухода немцев вернулся молодой человек и ледяным тоном потребовал вернуть ему грузовичок. К нему вышел мой дед и задал ему хорошую трепку.