Здравствуй, племя младое, незнакомое!

Непонятно зачем они обменялись именами, потому что за весь вечер так больше и не обратились друг к другу. Они сидели, время от времени выпивали по рюмке вина и переглядывались. Александр Иванович рассеянно смотрел на потолок, пожимал плечами и легонько качал головой. А Федосеев понимал, вернее, чувствовал каким-то затылочным, интуитивным чутьем:

«Да-а, сынок, изменилось все нынче».

«Да», – грустно улыбался он.

«А знаешь, раньше на этом месте был госпиталь. Его совсем срыли, когда это строили. Под корень. Совсем».

«Совсем», – опять соглашался Федосеев одним движением губ.

«У меня там друг лежал. А вокруг скверик маленький. Мы там с ним гуляли. Сядем, помолчим, да и разойдемся. И понятно все... А дети у тебя, сынок, есть?»

«Нет», – Федосеев как бы извиняясь, пожимал плечами.

«Это нехорошо, сынок. Детей надо бы, пока еще...»

«Хорошо», – пообещал Федосеев.

А когда бутылка была выпита, он повернулся в сторону кухни и крикнул:

– Эй, Сережка, подай еще этих... как их... пирожков Александру Ивановичу!

Повар в смешном колпаке боязливо вышел из своей кухни и, нагнувшись, шепнул в ухо Федосееву:

– Ты уверен, что у него деньги-то есть?

– Ну а ты что... не видишь, что мы с Александром Ивановичем хорошо сидим? И принеси еще бутылочку такого же. Повар убежал, а Федосеев услышал:

– Не надо тебе больше, сынок, не пей. А я пойду уж, и так ты на меня время потратил.

Старик тяжело поднялся, опираясь на палочку, и ушел, черный, худой и странный, так и не догадавшийся ни о чем.

Федосеев смотрел ему вслед и улыбался, пока кто-то не встряхнул его за плечо. Он повернулся и увидел немного размытую картинку с изображением повара и стоящего рядом Романа.

– Итого сколько? – строго спрашивал Роман у повара.

– Ровно пятьсот. Не больше, не меньше, – немного привирал повар.

– Н-да. А тот старик, ты говоришь, кто был, отец его?

– Не знаю, Роман Борисович.

Федосееву не нравились эти картинки, он сдернул с повара колпак и захохотал. Роман слегка ударил его по лицу, и когда повар ушел, сказал:

– Дурак ты дурак! Как дураком всю жизнь был, так им и останешься. Я ведь это сразу понял, еще в институте, хоть ты там и самым лучшим был. Вот теперь-то и видишь, кто из нас лучший.

– Это неправда, – сказал Федосеев, трезвея, – ты весь неправда. Тебя вообще нет. Так... Фьють! – он подул на пальцы, словно сдувая пылинку, а потом встал и, слегка пошатываясь, пошел к выходу. Около дверей Федосеев еще раз обернулся, посмотрел на Романа, будто удивился, что тот все еще не исчез, и повторил:

– Фьють!

Роман не выдержал и закричал ему вдогонку:

– Ты дурак! Но я тебя прощаю! Я прощаю тебе пятьсот баксов, которые ты сегодня пропил! Слышишь? Вовек бы не расплатился!

Федосеев усмехался чему-то своему и, видимо, не слышал.

ВАЛЕРА

На улице было холодно. Осень. И ветер нещадно терзал фалды федосеевского фрака. Нечастые прохожие иногда оборачивались ему вслед – он выглядел выгнанным с бала-маскарада.

Дожидаясь у перекрестка зеленого света, Федосеев увидел последствия автомобильной аварии. Красная «Нива» с расплющенным капотом и черная, немного меньше пострадавшая «Тойота», враждебно пялились друг на друга фарами. Рядом стоял гаишник в окружении двух, резко отличных владельцев, и что-то записывал. Судя по смирившимся лицам обоих, авария произошла уже давно, хотя здоровячок в спортивном костюме, видимо, владелец

«Нивы», еще время от времени кричал:

– Это он меня подрезал, он!

– Ой, ну хватит уж вам! – раздраженно отвечал владелец «Тойоты». – Ответите за то, за что должны. Больше с вас никто не потребует.

– Да иди ты...! – не унимался все мужик из «Нивы». – Она, красавица моя... Эх!

– Ну ладно, всего вам доброго, – оборвал его владелец «Тойоты».

– Чего ты со мной прощаешься-то? Ты разъезжайся, разъезжайся и колымагу свою убирай. А то знаю я, уйду, а вы здесь с ним обговорите да переправите бумажку!

Разоблаченный вспыхнул, но промолчал.

А мужик в спортивном костюме начал откатывать свою «Ниву» поближе к тротуару. Потом заметил бездействующего Федосеева и крикнул:

– Эй, друг, не поможешь?

Федосеев помог, они вдвоем дотолкали машину, после чего мужик вытер рукавом вспотевший лоб и сказал:

– Выпить надо. Что-то ты квелый какой-то. – И, усмехнувшись, добавил: – Где пиджачок-то надыбал?

Они долго сидели в рюмочной и говорили. Мужика звали Валерой.

– И чего в Москву, дурака, понесло, – время от времени сокрушался Валера, – года даже не проездил!

– Не, – возражал Федосеев, – это ты зря... Москва – вещь. Здесь все самое лучшее, отборное... Лучшие магнаты, лучшие женщины, лучшие машины, лучшие магазины, лучшие улицы...

– ... проходимцы самые лучшие, – вставил Валера.

– ... и неудачники... тоже самые лучшие, – закончил Федосеев и уронил голову на стол.

Валера вытащил его на свежий воздух, выплеснул в лицо стакан минеральной воды и посадил на скамейку. Вскоре Федосеев очнулся. Они еще немного посидели и выкурили по сигаретке. А на прощанье Валера изрек:

– Знай, Леха, двери мои открыты для тебя всег-да! – и громко хлопнул по коленям при последнем слоге.