Здравствуй, сынок

– Я Катерине накажу, чтоб на почту заехали, да узнали. У нас сыра собралось уже килограмм сорок, – сменила разговор Николаевна. – Надо на рынок ехать, а не то весна на носу, а мы и не чешемся. Ты бы подумал, что прикупить надо, чтоб не мотаться туда-сюда. За сто километров по нашему бездорожью за каждой мелочью не наездишься.

– Подумаю, – согласился Семёныч, встал и пошёл домой.

– А что самому-то не съездить? – остановила Николаевна.

– Куда? – не понял старик.

– В район! Когда последний раз на людях был?

– На что мне они, люди-то? Кабы знакомые какие были, тогда бы куда ни шло. А так…, попусту время убивать, да потроха порастрясти? Месяц потом в кучу собирать будешь! – отмахнулся Семёныч.

– Ну, смотри сам. Хозяин-барин. Было бы предложено…, – не стала настаивать соседка, и Семёныч вышел из дома.

Глава 2

Выйдя со двора, постоял какое-то время, горестно осматривая пустую безлюдную улицу, тяжело вздохнул и поковылял домой. А как же здесь не вздыхать? Память! Куда от неё деться? И глаза закрывать не надо, чтобы всплыли картины деревенской суеты – ребятня на улице, нет-нет, да и машина какая пропылит, а уж велосипеды, так почитай в каждом дворе были. Всегда где-то кто-то стучал, что-то пилил, где-то горланил петух, где-то лай собачий, разговоры то близкие, то еле слышные. Жизнь. А тут пришла чума – перестройка называется, и вымерла деревня. Семёныч-то понял, почему вымерла, да разве от этого легче? Бактерию с Запада завезли, потому всё и случилось. Новую религию – демократия называется. А то, что демократия та напичкана наркотиками – свободой, да деньгами, как-то и не заметили. Может по дурости, может по наивности, а может и нарочно, поди разберись теперь. И поверили вдруг все, что без денег и жизнь не жизнь, а пустое прозябание. И как-то уж больно быстро всё это случилось. Не успели опомниться, а страну уже и ограбили, и производство угробили, и люди вдруг в нищете оказались, и сорвали с насиженных обжитых мест миллионы людей, и подались те, ставшие вдруг в одночасье несчастными, в поисках нового счастья – денег. И весь смысл жизни теперь в одном – в поиске этого наркотика. И чем больше, тем лучше. А за него можно и предать, и украсть, и убить. И любовь теперь стала случкой, и дружба только по расчёту, и честность оказалась недостатком. И не просто недостатком, а недостатком ума. О недостатке совести вообще перестали вспоминать. Вся жизнь измаралась, изломалась и исковеркалась. Всё, как у наркоманов. Один в один! Так и у них случилось. Поразъехались все кто куда, и остались в деревне одни богачи – четверо пенсионеров. Только у них единственных был хоть и небольшой, но гарантированный, доход. Стариков-то, конечно, больше было, но остальных дети в город переманили, а эти остались. У каждого из них была своя причина, но так или иначе, а покидать своё жилище отказались наотрез.

С Натальей Николаевной всё более-менее понятно было, потому как не было у неё отродясь ни близкой родни, ни мужа, ни детей. Так уж сложилось. Поперхнулся суженый в самый что ни на есть важный момент, пока то ли шёл, то ли полз по дороге к ней, свернул не туда, да так и заплутал в жизненном лабиринте. Или косоглазый был. Попал в лапы какой-нибудь мегеры, да и пьёт она, поди, сейчас его кровушку. Или он пьёт от жизни такой. А может и Слава Богу, что унесло его в неведомые пределы? Кто ж теперь скажет? Претенденты на руку и сердце, конечно, были, но не такая она женщина, всеми уважаемая учительница биологии Наталья Николаевна, чтобы выйти замуж за абы кого. Принципиальная! Не могла переступить через свою женскую гордость, потому и осталась бобылкой век вековать. Как можно перелезть через стену, если ты сама и есть стена? А приносить детей, что называется, в подоле, даже и не думала. Мысль эта, видно, вместе с её суженым на ту же дорогу свернула, да так, обнявшись, и ушкандыбали куда-то. Горевала, конечно, по этому поводу (как тут не горевать?), но на людях и виду не показывала.