Здравствуй, сынок

Вот так и остались они с одним Серёжкой. А больше детей не случилось. После смерти дочери и так немногословная Ирина ещё больше замкнулась в себе, взяла на руки, как младенца, это горе, да так и носила его до самой смерти. Может поэтому сын и прилепился, как банный листочек, к отцу, и как только тот появлялся дома, ни на шаг не отступал, хвостиком повсюду следуя за ним. Чувствовал отстранённость матери, хотя смерть переживал, наверное, острее всех в семье.

Так и стали они жить втроём. Шло время. Сергей закончил школу, поработал в леспромхозе водителем два года, да ушёл в армию. Служить пришлось на Ямале, а после службы, приехав на побывку домой, спустя две недели отправился обратно, теперь уже на работу. Ещё до увольнения договорился с нефтяниками. Родители препятствовать не стали, так как к тому времени началась та самая, не ко сну помянута будет, перестройка, а по сути, разрушение страны. Появились проблемы с работой, а с зарплатами тем более. Закружили «чёрные вороны» ненасытной стаей над Родиной, да начали её разграбление, бросив народ на произвол судьбы. А что хотели? Бога растоптать хотели? Ну, попытались! Храмы поразграбили, да поразрушили, священников да монахов поубивали, да в тюрьмы заточили, и что? Совесть убить хотели? Больше семидесяти лет добивались этого и что? Что хотели, то и получили! А как получили, как ввергнулись в нищету и отчаяние, так сразу о Боге и вспомнили. Неужели и это никаким уроком не послужит?

Какое-то время ещё работа была, и повезло Александру с Ириной – едва успели на пенсию выйти, как приказал леспромхоз, что называется, долго жить. И, как от стихийного бедствия, побежали люди, кто куда мог. А что оставалось делать, если ты никому не нужен? Что может быть печальней и огорчительней свободы? Это пока не понимаешь, что она на самом деле из себя представляет, кажется, что нет ничего прекрасней и желанней, а, как приходит, так и спрятаться от ужаса хочется, да некуда. Всюду тебя достанет. На то она и свобода!

Глава 3

Вернувшись, Семёныч, несмотря на изрядно выстывший дом, печку растапливать не стал. Тоже по привычке. Запас дров был велик – года на полтора с гаком, но раз и навсегда заведённая бережливость не вызывала никаких сомнений в том, что надо делать сначала, а что потом. А сначала надо было позавтракать. Налил воды в электрический чайник, включил, достал краюху хлеба, брусок масла, да принялся готовить бутерброды. Всё неспешно, с толком и расстановкой. Размеренность жизни навсегда вычеркнула из числа привычек суетливость и вечную спешку, присущую городским жителям. Позавтракав, сполоснул большой чайный бокал, поставил на место, и только потом принялся за растопку печки: выгреб в жестяной тазик вчерашнюю золу, наложил заранее приготовленную с вечера щепу, проложив её берестой, и чиркнул спичкой. Огонь занялся моментально. Весело заплясал и тут же повеяло теплом. Очень любил Семёныч это мгновение, когда кажется, что вместе с вспыхнувшим огнём, начинается какая-то новая страница в его жизни, обязательно сулящая что-то хорошее и радостное. Подождав, пока разгорится щепа, открыл печную дверцу и заложил печь берёзовыми поленьями. На дрова старался заготавливать именно берёзу, потому как жару от неё несравнимо больше, нежели от ели или сосны.