Здравствуй, Таити!

Я вспомнил, как на второй день моего пребывания в Таутире в час полуденной сиесты Реми присел на ступенях веранды в доме директора школы и стал играть на гитаре, чтобы мне лучше спалось. Я был тогда приятно поражен. Мне никто еще никогда не играл колыбельную. Это старый полинезийский обычай. Теперь Реми пришел ко мне снова, чтобы сыграть на прощание.

— Вы путешествуете вокруг света, да?..

— Да, вокруг света.

— Наверное, это чудесно!

— Ты хотел бы поехать со мной?

— Еще бы!

— А как же школа?

— Аита пеапеа, неважно. Когда путешествуешь, то нечего и думать о школе.

— Может быть, ты и прав… — сказал я несколько неопределенно, не готовый к такому обороту дела.

Реми был похож на своих земляков. Вечное беспокойство, так свойственное полинезийцам, гнало его навстречу неизведанному. Жизнь в Таутире стала фиу — надоела. Многие полинезийцы переезжают с одного острова на другой, от одних родственников к другим, чтобы как-нибудь скрасить монотонность будней.

Пока мы договариваемся, что он поедет со мной в Папеэте. Мальчик садится поудобнее у входа в палатку, кладет руку на струны гитары и сидит так некоторое время, глядя на огненные точки, мелькающие в море.

И лишь позже разливается в воздухе и летит к звездам мелодия импровизированной песни. Совсем как в чувствительном фильме — луна, гитара, Таити.

Нетрудно догадаться, о чем поет мальчик. Я улавливаю слова «попаа», «Реми», «раирева». Таитянин поет об облаке, которое рождается в море и летит от одного острова к другому. Есть люди, подобные раирева, они внезапно появляются, а потом исчезают так же быстро, как белые легкие, принесенные ветром облачка. Стонущие звуки гитары будят в ночи скрытую в ней грусть.

Я прячу в мешок неоконченное письмо к очень дорогому мне человеку, которому писал о грусти, что приходит ко мне вечерами, когда я вспоминаю вечера другие…

Уже поздно, мальчик собирается уходить. Хочет пожелать мне спокойной ночи, но не успевает, так как я перебиваю его:

— Спокойной ночи, Реми… спасибо тебе…

Может быть, когда-то, если эта книга попадет ему в руки и кто-нибудь прочитает ему эти строки, он поймет, за что я благодарил его.

Как хорошо, что Таутира далеко от Папеэте!

Поездка в Тоаноано

Я еду в Тоаноано, очередную таитянскую деревню, расположенную на противоположной стороне острова, на его юго-западном побережье.

Сразу по приезде меня привели в один из здешних фаре, крытых гофрированным железом. В деревне я пользуюсь любезностью таваны, его просторный фаре становится на время моим домом. Местный представитель знати считает гостеприимство святым делом, но возможно, он находится под впечатлением заметки, которую посвятила мне местная газета «Ла депеш де Таити».

— Как спали? — спрашивает он утром.

— Отлично! — отвечаю я, скребя зудящие ноги.

Этой ночью я долго не мог уснуть, замученный комарами. Меня положили на широкой кровати без москитной сетки. Большинство современных таитян спит на кроватях, ест за столом.

Жилище таваны обставлено по-европейски. Деревянные кровати, застланные легкими покрывалами; белая ткань вышита желтыми, красными, голубыми цветами. Кроме кроватей — комод, шкаф, массивный стол и несколько потрепанных чемоданов. Досадно, что дом такой захламленный и темный.

— Завтрак готов, — приглашает таваyа.

Садимся за стол: вареный рис, бататы, мясные консервы. Мне не дали вилки, так что приходится управляться ложкой. Я голоден как волк и отдаю должное всем кушаньям.

Мой первый завтрак в Тоаноано проходит при участии пиифаре. «Пиифаре» по-таитянски «кошка». У моих хозяев их целых три! Вот одна вспрыгнула на стол и сунула мордашку в блюдо. Две другие под столом ждут подходящего момента. Тавана пытается прогнать их веником, но напрасно: упрямицы не уступают.

Я отодвигаю тарелку и принимаюсь за кофе. Кошки только этого и ждали, чтобы наброситься на остатки пищи. Что ж, племяннику таваны Жану Вонг По легче будет мыть посуду…

Вчера вечером меня встречал как раз этот таитянин-полукровка с коротким ежиком волос и быстрым взглядом. Пока не было дяди, он развлекал меня разговором, успев рассказать, что дядя повез жену в больницу, в Папеэте. Современные таитянки уже не боятся рожать детей вдали от родной деревни. После праздника тиураи (14 июля) больницы Папеэте переполнены роженицами… [21]

После завтрака тавана Метуа Тиниарии показывает мне свое хозяйство. Я осматриваю движок, который дает нам электрический свет по вечерам, потом меня катают на новеньком «ситроене». Тавана хвастает домом, который он недавно построил за четыреста тысяч франков, а затем сдал внаем.

Заходим в протестантскую церковь. Метуа поставил ее, когда был еще священником, — он исполняет функции таваны всего четыре года.

— Пойдем, что я тебе покажу! — таинственно манит меня мой хозяин, и с плохо скрываемой гордостью показывает пять настенных часов, украшающих помещение. Все одинаковые, в старомодных футлярах, они висят на стене в один ряд.

— Хороши, а? — вопрошает Метуа и минуту спустя добавляет: — Я повесил часы на видном месте. Людям нравится на них смотреть и слушать, как они бьют.