Иван Майоров стоял на остановке двенадцатого автобуса. Звенящий раскаленный стержень небывалого восторга извивался в нем, даря нечеловеческое наслаждение. Да он уже и не был человеком — ни плохим, ни хорошим. Жажда внимания, зародившаяся в нем в детстве, со временем переросла в патологическую гордыню. Заполнив Ваню целиком, она не оставила места для простых людских чувств. И продолжала расти, требуя выхода. И наконец, спустя долгие годы психопатического отшельничества, гордыня вооружилась злобой и ненавистью, отняв у Ивана последнее, что было в нем от человека. Тем ранним утром она стояла на автобусной остановке внутри Майорова, поглаживая его костлявой рукой самодельную бомбу, лежавшую во внутреннем кармане замызганного плаща. Стояла и упивалась своим триумфом, победно вглядываясь в шоссе в ожидании «двенадцатого». Когда, наконец, вдалеке показалось желтое тело старенького рейсового трудяги, гордыня зашлась внутри Вани в яростном экстазе, отчего у бедняги свело челюсти и даже пошла носом кровь. Судорожно дыша, словно загнанное животное, он с трудом засунул под плащ руку, скованную мышечным спазмом. А полминуты спустя, когда автобус затормозил у остановки и открыл двери, пыхтя пневмоприводом, то, что было внутри Майорова, оттолкнулось от ржавой ступеньки и поднялось в салон.
Несмотря на ранний час народу в автобусе было довольно много. Кроме нескольких сонных трудящихся, на потрепанных клеенчатых сиденьях вольготно расположилась большая шумная компания студентов, возвращавшихся с ночной пьянки. И Ваня, белый как полотно, с вылезшими из орбит глазами… залитый кровью, пузырящейся из ноздрей…
За пару секунд до взрыва он, вдруг каким-то чудом став человеком, глухо прохрипел: «Бегите, суки!»
Зайдя в приемную гематологического отделения, Митька увидел еще нескольких доноров, столпившихся у окошка регистратуры. Пять мужчин средних лет и одна молоденькая женщина. Они возбужденно переговаривались, наполняя помещение встревоженным гулом. Раньше чем Сверчок успел спросить «кто последний?», он отчетливо услышал, как один из мужчин произнес:
— Говорят, взрыв внутри автобуса был. Бомбу заложили, гады!
— По телику сказали, что восемь человек погибли, — сказала девушка.
— Десять выжили вроде, — ответил ей кто-то.
— Да теракт это, теракт, — вздохнул кто-то басом.
— Что? Какой теракт? — спросил опешивший Митька.
— Автобус в Медведкове взорвали пару часов назад, — деловито сказал один из мужчин.
— В Медведкове? — удивленно переспросил Сверчок, будто впервые слышал об этом районе.
— Ага, на Красноармейской улице. Прям на остановке, — подтвердил кто-то из доноров. «Кто… взорвал?» — сказал Митька, неожиданно побледнев.
Дверь в отделение открылась, впустив в приемную грузную высокую медсестру в массивных роговых очках. И хотя она старалась казаться невозмутимой, ее тревога была видна невооруженным глазом.
— Граждане! — начала она мощным прокуренным голосом. — Внимание! Кто безвозмездно сдавать кровь для пострадавших — нужна только первая положительная и третья отрицательная.
Доноры разочарованно выдохнули.
— Особенно третья группа нужна. Срочно!
— Я! У меня третья отрицательная, — выпалил Митька.
— Так, отлично! Быстренько за мной! — сказала медсестра, рывком открывая дверь в отделение.
Потом была анкета с вопросами о перенесенных болезнях, жгучий укол в палец, переодевание в стерильную пижаму… Кресло, жгут… «Кулачком работаем», вздувшаяся упругая вена, прохлада от обильно текущего спирта и толстое жало иглы, изящным движением вошедшее в руку. И пластиковый мешок с биркой 3RH-и регистрационным номером 12/33.
Выйдя из дверей отделения с тугой повязкой на локте в московскую солнечную весну, Митька остановился и тяжело вздохнул. В кармане куртки лежала донорская справка, дающая право на внеочередной отгул. «Для предоставления по месту работы», — прочитал он на бланке.
— Отгул — дело хорошее. Жаль, места работы нет, — пробормотал он и, не спеша, двинулся домой, борясь с сонливой слабостью, медленно разливающейся по телу.
«Все правильно сделал. Оля поймет. А вот обманул я ее зря. Этого она точно не поймет. А все остальное — правильно», — думал он, выходя из ворот клиники.
Спустя полтора часа Митька, совершенно вымотанный, с тяжелым ноющим сердцем тихонько открывал дверь квартиры, стараясь не разбудить родную обманутую женщину. Переступив порог, он сразу увидел ее. Она стояла в коридоре и смотрела мимо него невидящим взглядом. За долю секунды Митька понял, что произошло нечто такое, чего в их жизни еще ни разу не происходило. Она была одета, но не накрашена. Растрепанные волосы выглядели так, словно бы не принадлежали ей. И глаза… Красные, опухшие, заплаканные глаза были пустыми, словно у куклы, забытой в чулане на долгие годы.
— Мама… в автобусе была, — произнесла Оля дрожащим голосом. И, схватив Митьку за руку, бросилась вон из квартиры.