Здравствуйте, Эмиль Золя!

«Вы увидели бы здесь самое тесное единство в посягательстве на истину и справедливость. Целую банду свидетелей, которые управляют судебными словопрениями, сговариваются накануне вечером, как бы назавтра половчее расставить ловушки, прибегают к лживым уловкам с помощью прокурора, терроризируют и оскорбляют своих противников, навязывают свои мнения, козыряя своими нашивками и султанами… Нелепого прокурора, раздвигающего границы человеческой глупости, оставляющего будущим историкам обвинительную речь, тупое, губительное убожество которой будет вечно изумлять людей упрямой, первобытной жестокостью, доставшейся нам от человека-животного… Я в ужасе. И это уже не гнев, и не мстительное возмущение, и не потребность кричать во весь голос о преступлении, о необходимости покарать преступника во имя защиты истины и справедливости. Это — страх, священный ужас человека, который видит, как осуществляется невозможное: реки текут вспять, земной шар сходит со своей орбиты».

Правительство намеревается помиловать и амнистировать Дрейфуса. Клемансо, Жорес, Пикар, Лабори — непримиримы; они против такого решения. Принимая помилование, Дрейфус тем самым признает себя виновным. Жозеф Рейнах, Бернар Лазар и Матье Дрейфус согласны с решением правительства: в конце концов жертва будет спасена! Золя встает на сторону непримиримых. Но нельзя забывать и о самом Дрейфусе. Дрейфус, отказываясь подать кассационную жалобу, дает понять, что он принял бы помилование, сохранив за собой право на законный пересмотр Дела.

— Послушайте, Клемансо, что вы имеете против Дрейфуса? — спрашивает Золя.

— Что имею? Он глупец. Ему надо бы протестовать, это успокоило бы публику, которую так угнетает его бездействие. И особенно надо было бы хорошенько тряхнуть Мерсье! Я говорил об этом Лабори. Весь мир услышал бы его слова! Понимаете, только он, один только он имел право переступить границы, и он должен был это сделать. А он подло поступил с нами. Нет, Золя, я никогда не пожму его руку![186]

Оценивая эту позицию Дрейфуса и возмущение Клемансо, историки-антидрейфусары пришли к неизбежному выводу: для того чтобы Дрейфус согласился на этот шаг, он должен был мысленно признать себя виновным. И даже сегодня, используя роман-фельетон, они намекают: Дрейфус не был немецким шпионом. Пусть Дрейфус не был автором бордеро, допустим, но если бы он был шпионом другой страны, например России, то все стало бы на свои места…

Этот тезис возник незадолго до процесса в Ренне. Дрейфус упоминает об этом в письме к Ранку: «Весь мир теперь знает, что не я автор бордеро. И тем не менее находятся люди, которые распространяют слухи, будто бы я действительно никогда не был связан с Германией, но зато имею связь с Россией». У Дрейфуса — богача, цезариста, патриота, добродетельного человека — нет ничего от шпиона, даже от шпиона союзной державы. И если он согласился на помилование, так это не из подлости, не от усталости и еще менее от тайного признания виновности, а из убежденности, что он повредил своей армии, во-первых, самим своим существованием на белом свете и, во-вторых, особенно тем неистовством, с которым дрейфусары обрушились на армию с целью защитить человека и угрожали теперь существующему строю. Он принес себя в жертву ради успокоения бушующих страстей. Но он был слишком горд, чтобы сказать об этом открыто.

Значит, Дрейфус изменил.

Дрейфусары были убеждены в этом.

Презрение, которое испытывали к Дрейфусу Пикар или Клемансо, эти антисемиты-дрейфусары[187], объяснялось только этим.

Старый бульдог, Золя надеется, что начавшиеся процессы вскроют новые необходимые факты, которые позволят заново пересмотреть реннский процесс. Три месяца откладывали суд в Версале. Прибегая к излюбленному методу, Золя пытается добиться пересмотра дела и требует свидетельских показаний единственного человека, который мог бы пролить свет на истину: Шварцкоппена.

Правительство выносит решение об амнистии и все для того, чтобы прекратить затянувшиеся судебные разбирательства. Золя возражает: