Здравствуйте, Эмиль Золя!

Хороша мораль для юного бедняка в стоптанных башмаках! А рядом, на улице Веррери, какой-то старик и женщина крутят шарманку и подпевают. Интересно, что они поют? Старик слеп, девица с гнилыми зубами окидывает Золя таким взглядом, что он невольно пятится. И все-таки он не может уйти. Нищенка тянет надтреснутым голосом, не обращая никакого внимания на людей:

Погубила дочка мать,
Запятнала землю кровью,
А потом, не дрогнув бровью,
Стала эту кровь смывать.
Подтверждает это действо:
К чистоте влечет злодейство.

Грустная жалобная песенка преследует его, как запах жареной рыбы.

Другой раз, проходя позади Сен-Мери, по улице Пьер-о-Лар, он столкнулся со странной процессией мужчин. Одетые в лохмотья, они с вызывающим видом что-то горланили пьяными голосами. Лица их производили отталкивающее впечатление. Они брали напрокат тачки, чтобы разгружать ящики на Центральном рынке. Брать напрокат тачки! Центральный рынок притягивает его. «Может быть, все-таки как-нибудь сходить туда и взять у какого-нибудь еврея чертову тачку. Я же питаюсь всякими отбросами».

Пройдя ратушу, Сену, улицу Фуар и улицу Данте, Золя попадает на улицу Сен-Жан, где обедает у матери. Обед состоит из нескольких картофелин — и это все. Пробегая мимо лицея, он поднимает воротник пальто. Он бы сгорел от стыда, если бы его узнали товарищи. И тем не менее его так и тянет побродить около лицея Св. Людовика. Да, да, он вроде тех самых нищих, которые клянчат остатки похлебки у ворот казармы.

В беспросветное отчаяние врывается проблеск надежды: Сезанн написал, что отец скоро его отпустит.

«Я хочу подсчитать, сколько примерно тебе придется тратить. Комната стоит 20 франков в месяц, завтрак 18 су и обед — 22 су, что составляет 2 франка в день или 60 франков в месяц; сюда добавь 20 франков за комнату и получишь 80 франков в месяц. Потом ты должен оплатить студию; думаю, что у Сюиса[16] самая дешевая стоит 10 франков; затем, добавляю 10 франков на холст, кисти, краски; общий итог — 400 франков. Итак, тебе остается 25 франков на стирку, свет, на тысячу мелочей, на табак, на разные развлечения…»

Сам же Золя зарабатывает только 60 франков!

«Поль! Ты непременно должен приехать! К весне!»

Весной не надо подбивать башмаки; в конторе чем-то противно пахнет; в казарме все время что-то горланят.

«Я не могу больше оставаться в доках. Или же я заболею. Завтра я не вернусь туда».

Завтра. Завтра…

И однажды утром Золя не пошел в контору.

Худой, обшарпанный, бледный до синевы, Золя часами (слонялся по набережным среди тряпичников, рыбаков и бродяг. Днем, как и ночью, он с интересом приглядывался к этим людям, мелькающим, подобно теням. Он бродил по берегам речушки Бьевр, пересекающей предместье Гобелен. Тогда река эта еще не была заключена в трубу и отравляла зловонием всю округу, так как в нее сбрасывались отходы кожевенного завода, расположенного на берегу. Собственная бедность не трогала Золя. Г-жа Золя ничего не говорила об этом, но он чувствовал, что она осуждает его. И они расстались, но часто виделись. Они любили друг друга… Золя не хотел обременять ее и содрогался от стыда, видя, как она гнет спину за швейной машинкой. Он писал: «Свеча за три су — это ночь занятий „литературой“».

Маленький Эмиль.

Золя в 1860 году.

В апреле он переселяется на улицу Сен-Виктор, 35 — «Самая высокая квартира в квартале, огромная терраса, панорама всего Парижа, прелестная комнатка; я меблирую ее по последнему крику моды: диван, пианино, гамак, турецкий кальян и т. д. Потом — цветы, вольер, словом, истинное волшебство». Еще бы! Но без денег — он же ушел из таможни — у него нет ни цветов, ни вольера. И тогда он смотрит на Париж, на «этот огромный Париж, вечный и безразличный, который всегда виднелся за его окном, — этот трагический свидетель его радостей и его печалей».

Вот примерный список (составленный Анри Миттераном) жалких меблирашек, где жил Эмиль Золя: