Здравствуйте, мистер Бог, это Анна

— Ночью лучше, — пояснила она. — Ночью твоя душа вытягивается до самых звезд. А это ведь очень далеко. Ночью не надо останавливаться. Это как с ушами. Днем так шумно, что ничего не слышно. А ночью — слышно. Ночь тебя вытягивает.

С этим я спорить не собирался. Ночь была таким специальным временем для вытягивания… или оттягивания. Вот мы и оттягивались.

Ма никогда не возражала против наших ночных прогулок. Она прекрасно понимала, что вытягивание — это очень важно, и сама когда-то была мастером по этой части. Будь у нее хоть полшанса, она бы задвинула все и отправилась с нами.

— Хорошо вам провести время, — говорила она. — Не теряйтесь слишком сильно.

Она имела в виду не на улицах Лондона, а там — вверху, среди звезд. Что такое затеряться среди звезд, маме объяснять было не надо. Она знала, что «потеряться» и «найтись» были просто двумя сторонами одной медали. Невозможно было сделать одно без другого.

Наша мама была чем-то вроде гения. И уж, конечно, другой такой отродясь не было.

«Почему вы не идете на улицу? — бывалоча говорила она. — Там же льет как из ведра!» Или: «Там же такой ветер!»

Какие бы фортели ни выкидывала погода, Ма говорила, чтобы мы шли на улицу — просто прикола ради, чтобы посмотреть, как там обстоят дела. Там, на улице, распахивались окна и другие мамы на весь квартал выкликали своих Фредов и Берти, Бетти и Сэйди, чтобы те «немедленно шли домой, а то промокнут до костей, вон какой ливень». В грозу или в бурю, в дождь и в снег, днем и ночью нас поощряли «пойти и попробовать самим». Ма никогда даже не пыталась защищать нас от божьих деяний, как она их называла. Вместо этого она защищала нас от нас же самих. К тому времени, как мы возвращались домой, на плите уже булькал огромный котел с горячей водой. Она грела нам воду годами, пока не убедилась в том, что у нас уже вполне хватит мозгов начать делать это самим, и только тогда перестала.

Дети, приходящие домой под утро, для мамы были чем-то само собой разумеющимся.

Большинство «ночников», или сов, были совершенно замечательными людьми. Большинство сов обожали поболтать. Тех, кто считал нас сумасшедшими или просто идиотами, было меньшинство. Были и такие, кто, не колеблясь, сообщал мне, что они обо мне думают. «Ты, кажется, рехнулся, что таскаешь с собой ребенка в такое время». «Тебе сейчас нужно быть дома и в постели; по ночам шарятся только ради каких-нибудь пакостей». Такие люди полагали, что темное время суток предназначено в основном для пакостей, для грязных делишек, для того, чтобы «гоняться за неприятностями». Все богобоязненные люди по ночам отправляются в постель. Ночи были для гадких типов, для «чудовищ, что рыщут в ночи» и, разумеется, для Старого Ника. Возможно, нам крупно повезло, но за все время наших ночных вояжей по улицам Лондона мы ни разу не встретили ни «гадкого типа», ни «чудища», ни даже Старого Ника, а только милых и приятных людей. Сначала мы еще пытались объяснять, что мы просто хотели прогуляться, что нам это дело нравится, но это только укрепляло собеседников в мысли о том, что мы окончательно рехнулись, так что мы забили на все оправдания и просто отправлялись по своим делам.

Расставшись с небольшой группой таких же «безумцев» во время одной из наших прогулок, Анна заметила:

— Здорово, Финн, правда? У всех ночников есть имена.

Это было правдой. Можно было споткнуться о компанию, рассевшуюся вокруг огня, и, прежде чем ты успевали сказать что-нибудь вроде «Как поживаете?», вас уже знакомили со всеми присутствующими по очереди. «Это Лил, она немного забавная, когда под кайфом, но вообще-то нормальная баба. Это Старый Кремень». Старого Кремня по-настоящему звали Роберт Как-его-там, но все обращались к нему исключительно «Старый Кремень».

Возможно, дело тут было в том, что у «ночников» было больше времени, чтобы разговаривать друг с другом, или что они не слишком утруждали себя нормальными человеческими заботами. Но какова бы ни была причина, а ночники постоянно говорили и делились друг с другом своими чувствами и мыслями.

В одну из таких ночей по кругу пошла бутылка. Каждый раз перед тем, как приложиться, горлышко обтирали грязным рукавом. Когда подошла моя очередь, я тоже обмахнул его и сделал большой глоток. Лучше бы я этого не делал. Мой желудок исполнил бесподобный кульбит, а в горле моментально пересохло. Кашляя и булькая, утирая хлынувшие из глаз слезы, я передал бутылку следующему участнику. На вкус это была хорошо выдержанная полироль пополам с тротилом. Один глоток был полезным опытом из разряда «а вот так больше не делай», два — карой небесной, а три чреваты медленной, но неотвратимой кончиной.

— Это ты в первый раз хлебнул, хрен?

— Да, — прохрипел я, — и в последний.

— Дальше пойдет куда лучше, — обнадежила меня Лил.

— Как это, к чертовой матери, называется? — спросил я, более-менее переведя дух.

— Старая Перечница, вот как оно называется, да, — сказал Старый же Кремень.

— С ней не замерзнешь, когда начинается самая промозглядь.

— По мне, так чистый бензин.