Здравый смысл, или Идеи естественные противопоставленные идеям сверхъестественным

Если эта жизнь является лишь переходом к другой, попытаемся же сделать этот переход легче, а это может быть только в том случае, если мы будем внимательны к своим спутникам.

Религия, печально занимающаяся своими мрачными мечтами, представляет нам человека странником на земле; из этого она делает вывод, что для более надежного странствия он должен уединяться, отстраняться от всех приятных вещей, которые попадутся на его пути, лишить себя удовольствий, могущих избавить от усталости и дорожной скуки. Стоическая и печальная философия дает иногда советы, так же мало осмысленные, как и религия. Но более разумная философия манит нас рассыпать цветы по всему жизненному пути, отбросить меланхолию и панический страх, связать наши интересы с интересами наших товарищей по путешествию, развлечься весельем и честными удовольствиями от трудов и переходов, на которых мы столь часто находимся в опасности. Эта философия дает нам почувствовать, что для того, чтобы приятно путешествовать, мы должны воздержаться от всего, что могло бы повредить нам самим, и избегать заботливо того, что могло бы сделать нас ненавистными нашим спутникам.

§ 178

Спрашивают, какими мотивами может руководиться атеист для того, чтобы делать добро. У него могут быть мотивы нравиться самому себе, нравиться себе подобным, жить счастливо и спокойно, стать любимым и уважаемым людьми, существование и расположение коих значительно более реальны и изучены, чем существование и расположение существа, которое невозможно постичь. Могут ли те, кто не боится бога, бояться чего бы то ни было? Они могут бояться людей, они могут бояться презрения, бесчестия, наказания и мести законов; наконец они могут бояться самих себя, угрызений совести, которые испытывают все те, у кого совесть заслужила ненависть им подобных.

Совесть – внутреннее свидетельство, которое мы даем сами себе в том, что мы действуем добросовестно, чтобы заслужить уважение либо порицание существ, с которыми мы живем. Эта совесть основана на непосредственном знании людей и тех чувств, которые наши действия должны вызвать в них. Совесть для набожного человека состоит в убеждении, что он нравится либо не нравится своему богу, о коем не имеет ни малейшего представления, темные и сомнительные намерения коего возвещены ему лишь подозрительными людьми, знающими не больше, чем он сам, о сущности божества и редко согласными между собой в том, кто нравится богу и кто не нравится. Одним словом, совесть легковерного человека управляется людьми, совесть коих ложна, а интересы тушат свет разума.

Может ли быть совесть у атеиста? Каковы мотивы, заставляющие его воздержаться от скрытых пороков и тайных преступлений, о которых не знали бы другие люди и за которые закон никогда не мог бы покарать его? Он может быть вполне убежден постоянным опытом, что в природе вещей не существует такого порока, который сам не наказал бы того, кто его совершил. Хочет он сохранить свою жизнь? Он будет избегать всех излишеств, которые способны повредить его здоровью; он никогда не захочет влачить жалкое существование и быть в тягость и самому себе, и другим. Что касается тайных преступлений, он воздержится от них из боязни быть вынужденным краснеть перед самим собой, а от своих глаз никуда не спасешься. Если же он разумен, то будет знать цену уважению, которое честный человек должен иметь к самому себе. Он будет знать кроме того, что неожиданные обстоятельства могут открыть другим его поведение, которое он заинтересован скрыть от них.

Загробный мир не снабжает никакими мотивами делать добро тех, которые не находят сами мотивов в этом мире.

§ 179

«Атеист-теоретик, – скажет нам теист, – может быть честным человеком, но его произведения образуют атеистов-политиков. Государи и министры, не сдерживаемые больше боязнью бога, предадутся без зазрения совести страшнейшим излишествам». Но, каким бы ни предполагать разврат атеиста на троне, разве может этот разврат когда-нибудь быть сильнее и вреднее, чем у стольких завоевателей, тиранов, преследователей, гордецов, распутных придворных, которые, не будучи атеистами и, наоборот, будучи часто очень религиозными, набожными, заставляли стонать человечество под тяжестью их преступлений? Разве государь-атеист может принести больше зла миру, чем Людовик XI, Филипп II, Ришелье, соединявшие религию с преступлением? Нет ничего более редкого, чем государи-атеисты, но нет также ничего более обычного, чем тираны и министры, крайне злые и крайне религиозные.

§ 180