Зебра полосатая. На переломах судьбы

Оказалось, дешевизна и простота нашего внепланового не спущенного сверху новаторства не только не нужна, но даже вредна. Потому что его принятие означало отказ от уже заказанных по выгодному сговору с подрядчиком машин, съеживание кошелька левых бабок, потерю блатных служебных кресел и прочих привычных привилегий. Могла ли бюрократия допустить такое? Конечно, нет. Поэтому в Отделе новой техники Минводхоза нашу рационализацию замотали, заговорили, зачернили, и после длительной стандартной волокиты бесцеремонно похерили.

Это был типичный пример осуществления пустопорожнего лозунга родной коммунистической партии, провозглашавшего, что “экономика должна быть экономной”. В период брежневского застоя гнобилось любое обновление техники и технологии. Почти всему новому, совершенному, передовому в науке и технике суждено было в своем большинстве оставаться лишь в замыслах, прожектах (а не в проектах), в лучшем случае – на красивой бумаге.

Вот и у меня на самой дальней полке шкафа уже много лет пылятся 20 листков плотной тисненой бумаги с большими цветными гербами СССР и яркими красными ленточками, завязанными изящными бантиками. Это в моем архиве скучает по настоящему делу коллекция никем не востребованных государственных “Авторских свидетельств на изобретения”.

Сколько мозговых извилин и нервных клеток перенапряг я для того, чтобы их создать, описать, продвинуть, привлечь к ним внимание, получить одобрение влиятельных научных чинов и чиновников. Однако почти все мои гербоносные бумаги оказались лишь жидким маслом для сердца, лубочным украшением послужного списка, латунной брошкой на груди трудовой биографии, услащением моего жалкого тщеславия. А теперь их стоимость совсем упала до цены туалетной бумаги.

Я вижу, как после моей смерти, устало разбирая старые пожелтевшие листки папок моего архива, дочки наткнутся на пачку этих красивых Свидетельств прошлых профессиональных достижений своего папаши. Вряд ли им придет в голову что-либо прочесть, скорее всего, они небрежным движением руки просто бросят их на пол в кучу прочих производных его научной карьеры, ждущих очереди на выкидыш в мусорное ведро.

* * *

Многие верят в существование предначертания Свыше своего жизненного пути – конечно, проще довериться дальновидности великомудрой Судьбы и ничего самому не думать, не гадать. Хотя, существует ведь и свобода выбора. Вот она-то и подвергла меня в долгое и тягостное раздумье. Став дипломированным инженером, я оказался на развилке трех профессиональных путей: производственного (стройка), проектного и научно-исследовательского. Папа всю свою трудовую жизнь провел проектировщиком и многие годы успешно работал в серьезной должности главного инженера проекта. Маме, по мере возможности даже в трудные антисемитские годы, удавалось заниматься исследовательской работой, которая для человека с высшим образованием всегда считалась более престижной, чем какая-либо другая.

Я же, опробовав “прелести” строительного производства в Куйбышеве на Великой стройке коммунизма, возвращаться на этот убойный путь больше не хотел. В то же время скучная рутина и каждодневная занудность проектного дела тоже мне не нравилась. Поэтому мой беспокойный характер тянулся к научной работе, представлявшейся мне более живой, динамичной, интересной.

Но еврею беспартийному просто так попасть на нее было, ох, как нелегко. Взять, хотя бы ту мою безуспешную попытку устроиться в институт “Водных проблем” Академии наук. Я и сейчас, вспоминая о ней, удивляюсь своей тогдашней глупости, наглости и недомыслию – неужели я, и впрямь, мог расчитывать на хоть какое-то местечко в фундаментальной науке? Дурак был, да и только.

Однако, слава Богу, существовала еще в СССР наука прикладная, называемая отраслевой, куда, как показывал опыт моей мамы, нужных кадров с 5-м пунктом все-таки вынуждены были на работу брать.

В июле 1970-го года счастливый случай с той стороны и постучал мне в дверь. Вернее, не постучал, а позвонил в телефонную трубку.

_ – Слушай сюда, старик, – сказал мой приятель Ефим Дзекцер, – у нас тут в лаборатории бурения освободилось место старшего научного. – Я понимаю, это тебе не очень интересно, но, если хочешь, могу о тебе сказать. Там надо какие-то формулы сочинять, а это для тебя – орешки щёлкать. Соглашайся.

Я согласился, и с этого момента начался отсчет самого длительного и самого последнего периода моего трудоустройства.

Фима оказался прав – мне, действительно, не стоило больших усилий составить методику расчета скорости колонкового бурения для отбора образцов мерзлого грунта. Теория фильтрации, которой я до того занимался, оперировала теми же дифференциальными уравнениями, что и теория теплопроводности, поэтому моих тощих математических познаний хватило на решение этой задачи. И я очень скоро на блюде с голубой каемочкой принес своему новому начальнику Борису Михайловичу Ребрику новые расчетные формулы, а тот без какого-либо смущения, включил их в свою докторскую диссертацию, как свои собственные.