Zeitgeist

Старлиц оставил нетяжелый багаж и оба паспорта в ячейке камеры хранения, с силой захлопнул стальную дверцу и спустил ключ от нее в унитаз мужского туалета. Теперь он разыскивал своего отца. Такова была главная задача. Сделать это следовало обязательно, хотя это было очень нелегко. Это было бы неосуществимо без погружения в просторный, сумрачный мир людей без документов.

Старлиц купил дешевую брезентовую сумку на ремне с грубой четырехцветной эмблемой с изображением чупакабры [30], убивающей козу, большую шерстяную кофту с деревянными пуговицами, настоящую мексиканскую шляпу, которую с трудом раскопал среди поддельных.

– Тебе тоже надо полностью преобразиться, – сказал Старлиц дочери. – Я собираюсь познакомить тебя с твоим дедушкой.

– Дедушка не любит прикид «Большой Семерки»?

– Он об этом даже не слыхал. – Старлиц покачал головой. – Понимаешь, когда ты будешь знакомиться с моим папашей, своим дедом, то увидеть его будет очень непросто. Тебе придется по-настоящему раскрепоститься, и тогда, возможно, ты его мельком заметишь. Если нам повезет, если мы правильно определим место и время, то твой дед может... появиться.

Зета задумчиво кивнула. Старлиц постарался придать голосу искренности.

– Теперь, когда мы вместе, Зенобия, тебе пора познакомиться с родней с моей стороны. А эта твоя родня совсем не похожа на мамаш номер один и номер два.

– Они – лесбиянки в стиле «нью-эйдж»?

– О, нет, это было бы слишком просто...

– Родня с моей стороны мне тоже не слишком нравится, – отважно проговорила Зета. – Все нормально, папа.

Старлиц потрепал ее по плечу. Разговор по душам оказался проще, чем он предполагал.

– Будет лучше, если ты временно откажешься от своей крутой одежки из девяностых. Тебе придется одеваться по-другому – в вещи, которые могли бы носиться когда угодно с 1901 по 1999 год. Ориентир – середка, год 1945-й.

– Сорок пятый? Третья мировая война?

– Вторая.

– Ах да!

– Прошлое – это другая страна, Зета. Мы тоже должны измениться. Такси теперь не для нас. Мы с тобой превратились в бедняков. Мы бедны – и невидимы. У нас нет документов, и мы не можем позволить, чтобы нас сцапала полиция. Мы не знаем ни адвокатов, ни докторов, нам ни к чему банки. Не вздумай заговаривать с незнакомцами. Притворись, что не владеешь английским. Не пиши свое имя, никому не говори, кто ты такая. – Старлиц перевел дух. – Главное, сторонись видеокамер. Как только заметишь камеру слежения – пускайся наутек.

– Чем так плохи камеры?

– Ты еще не заметила?

Она пожала плечами.

– Я знаю, что видеокамеры меня не любят. Я их всегда ломаю. Фотоаппараты я тоже иногда ломаю.

– Причин две, детка: наблюдение и учет. Механическая объективность, неусыпное наблюдение, научный метод, воспроизводство результатов, весь этот ужас. Если мы решили отыскать твоего деда, то должны стать неуловимыми, должны уйти от связного повествования как можно дальше. Ты меня понимаешь? Знаю, это не так-то просто понять...

Зета наморщила лобик.

– Что-то вроде игры в прятки?

– Вроде того.

– Мы охотимся на дедушку? Переодеваемся, чтобы его выследить?

– Похоже на то. Очень похоже.

Она просияла.

– Мы уходим в подполье, чтобы ухватить его за задницу?

– Именно! – воскликнул Старлиц. – Почти что в самую точку.

К вечеру они уже ехали в автобусе в Хуарес. Зета спала, привалившись к его плечу, с рваным билетиком и надкусанной мармеладной черепашкой в руке. Старлиц курил одну сигарету за другой, не вызывая возражений соседей – скуластой вдовы в черном платке и мужчины в полосатом костюме, похожего очертаниями на грушу. Ночь за стеклом сияла центральноамериканскими звездами.

С наслаждением докурив одну сигарету, вызвавшую приступ рыхлого кашля, как у жителя Мехико, Старлиц без промедления зажег другую. Он остался буквально без гроша, в кармане мешковатых хлопковых штанов не нашлось бы даже одного песо, но его связь с остальным миром поддерживали сигареты. В подполье двадцатого века они всегда были ходовой валютой, вызывавшей в памяти войны, оккупационные войска, сопротивление, заключенных. Тайное богатство ГУЛАГа, Париж времен оккупации, московские stilyagi, обитатели гонконгских лодчонок, окружные каталажки и больницы, реабилитация. Он курил весь день, потому что дым скрывал его лицо, делал его таким же, как все. Он тянул с подсчетом оставшихся сигарет, потому что ему хотелось думать, что на дне сумки всегда найдется хотя бы еще одна завалявшаяся.

Старлиц и Зета провели в Хуаресе девять дней, разыскивая проводника, который переправил бы их через Большую реку – Рио-Гранде, в Эль-Пасо – «Переход», в Эль-Норте – на север, в легендарное бескрайнее царство жестокости и золота.