Zeitgeist

– Вернемся к испытанию на полигоне Тринити. Сначала горы озаряет безмолвная вспышка. За ней следует колоссальная ударная волна. Потом гигантское вареное яйцо, феникс, взмывающий в небеса. Дальше ветер пустыни неторопливо рассеивает грибовидное облако, пекло остывает – и вот уже представители федеральных властей в мундирах и фуражках стоят вокруг расплавленной, завязанной узлом арматуры. Вот и все. Вся атомная фабула. Атомная энергия – это сверхсовременный, космический прорыв продолжительностью в восемь минут. А дальше – радиоактивные отходы. Вечный мусор. Он останется мусором через сто, через десять тысяч лет. Следующий век расположен ниже по течению от Атомного Века. Ядерная бомба для него не первоначальный блеск, а прежде всего мусор.

– А как же дедушка? Это несправедливо!

– После Y2K это уже история не для него.

Джо смотрел на Зету с выражением, отдаленно напоминающим сожаление. Было видно, что ему больно ее огорчать. Но обойти эту тему было невозможно, и Джо попытался объясниться:

– Мисс, я Каин, мономаньяк. Мисс, я Каин, мономаньяк. Мисс, я...

– Хватит, папа, – перебил его Старлиц. – Позже я расскажу ей про Бомбу и про Каинову печать.

– Дружище! – взревел один из пьянчуг, подошедший ближе. – У тебя здесь текила!

Зета сжала кулачки.

– Не может быть, чтобы это кончилось просто так!

– Детка, – изрек Старлиц, – чему конец, тому конец.

Зета отказывалась смириться. Рассудок ее бунтовал. Внезапно она расплылась в улыбке.

– А вот и нет, папа! Двухтысячный год все еще относится к двадцатому веку! Так говорится в моем учебнике математики. Так что у дедушки есть еще целый год. Правильно?

– Спросим об этом у кого-нибудь из наших друзей. – Старлиц повернулся к ближайшему забулдыге. – Парень, ты получишь дозу кактусового сока, но сперва ответь мне на один вопрос. Когда начинается двадцать первый век?

– В Новый год. С Y2K. Это всем известно. С неба посыплются самолеты, всюду вырубится электричество...

– А если начать отсчитывать столетия с нулевого года? Как бы не хватиться одного годика...

– Это еще зачем? – Забулдыга помахал своим дружкам. – Эй, borrachos! – заорал он. – Tenemos tequila! [45]

Столкнувшись с нетерпеливым спросом, Старлиц быстро остался с пустой бутылкой. Даже в чистом виде «Гран Сентенарио» хватило ненадолго. Струйки текилы, брызнувшие в бурдюки с кошерным вином, каковыми стали к этому моменту животы пьянчуг, подействовали на них, как высокооктановое реактивное топливо. Один из батраков запустил спьяну генератор. Снова вспыхнули рождественские огоньки. Двое стали швырять в раскаленную бочку деревяшки и разожгли в гараже кровавое зарево.

– Папа, расскажи мне про мать, – решительно проговорил Старлиц. – Как ей там, у старых родственников?

Джо опрокинул в рот текилу и содрогнулся. Потом он закивал, дрябло мотая подбородком. Возможно, дело было в неверном свете, но сейчас Джо можно было дать все сто лет. Он скорбно покачал головой.

– Лекарство для убийства стариков.

Старлиц хлопнул себя по лбу.

– Ее уже, по сути, нет, правда? Y2K ей не страшен: она уже ушла.

Карие глаза Джо сверкнули. Внезапно их покинул возраст, они превратились в две лужицы запотевшего стекла, но не холодные, а подогреваемые изнутри мужественной волей, почти солдатским геройством. Это был человек, научившийся сносить любые удары судьбы.

Джо важно вздохнул и поднял худую руку, как знаменосец в увитом колючей проволокой тупике траншеи.

– Разве нас не несет вперед, считанных нас, мчащихся в новую эру?

Старлиц отвернулся. Он проглотил текилу, и она, как и подобает крепкому напитку, нанесла ему коварный удар: превратила истинные чувства в сантименты. Пьяный хорошо понимает свое состояние: правда бьет наружу из всех потайных местечек, но опьянение снимает остроту переживания, размывает краски, превращает тревогу в дешевый мультфильм.

– Боже, – пробормотал Старлиц, – вот я и влип! Еще несколько ударов старых атомных часов, и я останусь совсем один на свете. Я один во Вселенной, отец. Без матери и отца. Сирота.

В глазах у Зеты появились слезы.

– Еще есть я, папа! Взгляни на меня! Я не сирота.

Старлиц обнял ее плечики, и они застыли, молча глядя на Джо. Старлиц не знал раньше, что ребенок может быть таким источником силы. Она тащила его в будущее, подобно тому, как спасатель затаскивает в шлюпку тонущего.

Пьяницы снова запели. В стопке старых пластинок они обнаружили мексиканскую «Feliz Navidad» [46], которая пришлась им больше по вкусу. У кого-то нашлась марихуана. Спиртное и «травка» придали им новых сил. Те, кто еще держался на ногах, пытались плясать. Джо любовался их ужимками с лукавым выражением лица, похожий сейчас на знатока джаза сороковых годов.

– Кошачья мята в такое, [47] – изрек он.

Бочка продолжала тлеть, наполняя гараж ядовитым дымом. У Старлица щипало глаза, но он не стал это скрывать. То было пробуждение. Век испустил дух.

В шаткую дверь забарабанили.

– Policia! Полиция!

– La Migra! [48] – заорал кто-то. Веселье мгновенно сменилось паникой.