Зейтун

Их привели в раздевалку и приказали снять одежду. Зейтун разделся — в компании десятка других заключенных можно было не опасаться жестокого обращения или личного обыска. Шорты, футболку и трусы, которые он снял, забрали тюремные работники.

Всем выдали оранжевые комбинезоны с короткими рукавами. Никакого нижнего белья. Зейтун натянул комбинезон, застегнул молнию и надел свои шлепанцы.

Их группу посадили обратно в автобус и повезли по территории тюремного комплекса мимо стоящих ровными рядами строений с синими крышами. Автобус остановился у последнего ряда; вероятно, там находилось отделение строгого режима.

Всех, кто был в автобусе, повели в один из корпусов. Зейтуна провели по длинному коридору и втолкнули в камеру, явно одиночную — футов шесть в ширину и восемь в длину. Там уже сидел Нассер. Дверь захлопнулась. Дверная решетка была выкрашена в небесно-голубой цвет.

Вся камера была цементная. Торчащий посередине унитаз — из цемента. Кровать у стены — из цемента; на ней лежал резиновый матрас. В задней стене было маленькое окошко, стекло в нем заменял кусок толстого плексигласа. Сквозь мутный белый квадратик просвечивало небо.

Зейтун и Нассер почти не разговаривали. Все уже давно было сказано. Оба понимали, что дело принимает нехороший оборот. Их, двух американцев сирийского происхождения, изолировали. Когда они сидели вместе с Тоддом и Ронни, еще была надежда, что обвинения, которые им предъявят — если предъявят, — будут минимальными, например, за мелкое воровство. Но теперь их отделили от «коренных» американцев; бог весть, чем это кончится.

Зейтун продолжал верить, что один телефонный звонок его спасет. Он — известный человек, успешный предприниматель. В Новом Орлеане его имя хорошо знают. Ему бы только дозвониться до Кейти, а уж она-то горы свернет, чтобы до него добраться.

Весь день Зейтун не отходил от дверной решетки, махал салфеткой и упрашивал надзирателей разрешить ему позвонить жене. Те явно получали удовольствие, придумывая разнообразные причины отказа.

— Телефон сломался, — говорили они.

— Не сегодня.

— Линия занята.

— Может, завтра.

— А мне от этого какая выгода?

— Это не ко мне. Ты не наш заключенный.

Такое Зейтун услышал первый, но не последний раз. При оформлении в тюрьму была нарушена стандартная процедура: его не приписали к «Ханту» на длительный срок. Формально он здесь не числился, и обычные правила на него не распространялись. Вот почему надзиратели неоднократно повторяли, что за него несет ответственность ФАЧС, Федеральное агентство по управлению в чрезвычайных ситуациях. Они сказали, что Агентство оплачивает его пребывание здесь — как и всех, кого привезли из Нового Орлеана. Получалось, что исправительный центр «Илэйн-Хант» только «приютил» этих людей, но заботиться о них, соблюдать их права не намерен.

Наступила ночь, мало чем отличающаяся от дня. Свет выключили в десять, но шум и гам не смолкали. В камерах разговаривали, смеялись, кричали. Со всех сторон неслись непонятные звуки: шлепки, кряхтение. И запахи ночью, казалось, усилились. Омерзительно пахло марихуаной, сигаретами, потом, испортившимися продуктами, гнилью.

Зейтуна усиливалась пульсирующая боль в боку — наверно, воспалилась почка. Он никогда особо не заботился о своем здоровье, но что, если Кейти права, и он отравился какими-нибудь токсинами? А может, это реакция организма на перечный газ, которым он прилично надышался в «Кэмп-Грейхаунде»?

Но Зейтун махнул рукой на боль. Все его мысли были о Кейти. Уже прошло четыре дня, как он в последний раз с ней говорил. Она, наверное, сходит с ума от неизвестности! А как бы он себя чувствовал, если б жена пропала на четверо суток? Зейтун надеялся, что Кейти ничего не сказала детям. И вообще никому. Что Бог стал ей утешением. У Бога всегда есть план. Наверняка.

Рано утром, измученный бессонницей, голодом и окружающей его мрачной пустотой, Зейтун вспомнил 81-ю суру Корана, «Ат-Такуир» или «Тьма»: