Зелье сатаны

От метро до дома на Кирочной Вера шла пешком, было так приятно смотреть на беззаботных отдыхающих людей и на витрины магазинов. Платье ласково облегало тело, она даже улыбнулась какому-то малышу в коляске. И он не заплакал, не испугался, как случилось бы еще вчера, а улыбнулся в ответ.

Янина открыла дверь сразу же и помедлила на пороге, разглядывая незваную гостью. Вера в ответ уставилась на нее.

Все еще хороша. Не такая, как в юности, – черты стали малость грубее, жестче, однако красота более яркая, зрелая. В глубоких темных глазах Янины Вера отразилась вся – от скромного платья в горошек до дешевой пластмассовой заколки в волосах. Хозяйка-то хороша и в домашнем наряде – простые джинсы и льняная блузка без рукавов.

Захотелось немедленно уйти. Бежать домой, закрыться на все замки, упасть в кровать и забыться до утра тяжелым сном без сновидений. Но Вера представила себе пыльную унылую квартиру, где засохли все цветы, где даже телевизор сломался, а потом представила, каким взглядом посмотрит на нее Дмитрий Алексеевич Старыгин, и решилась.

– Я могу войти? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Да, конечно! – Янина очнулась от своих мыслей и посторонилась. – Как ты? – спросила она, отвернувшись к вешалке.

– Плохо, – неожиданно честно ответила Вера. – Очень плохо.

– А чего же ты хотела? – Янина пожала плечами.

И Вера поняла, что сказала она это не от равнодушия и не из злорадства, а просто так, как есть на самом деле. Было бы странно, если бы Вере сейчас стало хорошо и весело.

– Чаю хочешь? – спросила Янина, направляясь на кухню. – Надо зеленый пить, да я его терпеть не могу.

– Я тоже, – согласилась Вера.

– Рассказывал мне Аркадий Петрович о той картине, – заговорила Янина, разлив по чашкам душистый чай, от крепости он казался темно-вишневого цвета, – значит, ценная оказалась…

– Шестнадцатый век, неизвестный итальянский художник, – поддакнула Вера, – а если про нее подробности узнать, то можно атрибуцию провести. Имя художника установить…

– Жалко, мамы нету, – вздохнула Янина, – а я что помню? Квартирка на третьем этаже занятная была. Четыре комнаты, жильцов полно. Я-то в этом доме с детства живу, раньше все подолгу жили даже в коммуналках, это теперь норовят поскорее съехать. В общем, в одной комнате жил там Вовка Березкин с родителями, мы во дворе встречались. Но домой он никого из ребят не приглашал – в комнате тесно. А в коридоре играть соседка не разрешала, Саломея Васильевна. Ух, и злющая была баба, прямо ведьма! Детей просто ненавидела, и не скрывала. Знаешь, другие сюсюкают, приговаривают, а глаза злые, ребенок-то все заметит. А эта так прямо и заявляла, что все дети – паразиты, только кровь из родителей сосут, толку от них потом – ноль, в старости ни за что не помогут. Причем у самой детей никогда не было.

– Ясное дело, раз она их терпеть не могла, – ввернула Вера.

– Там еще летчик жил с женой, потом, когда Саломея умерла, им вторую комнату отдали, потому что ребенок родился, а в последней, угловой, комнате – старик Яков Романович. Вовка говорил, что фамилия у него какая-то немецкая, а Саломея, когда ругалась, называла его не Яков, а Якоб, и еще говорила, что отчество ему не положено, и папаша его был не Роман вовсе, а Ромуальд. Но соседи ее не больно слушали, она много разного кричала.

– А как бы его фамилию вспомнить? – снова несмело спросила Вера.

– А зачем тебе? – Янина пожала плечами. – Этот самый Яков Романович умер лет двадцать назад. И картина могла принадлежать только ему, потому что когда Саломея померла, дядя Саша, летчик-то, всю ее мебелишку на помойку вынес – одни клопы, говорит, огромные, как бегемоты, и больше ничего ценного. Вовка рассказывал нам во дворе, что Яков Романович никого в свою комнату не пускал, и перед дверью у него платяной шкаф стоял, двустворчатый, так что не получалось из коридора ничего рассмотреть. Ну, мальчишка-то, ясное дело, везде пролезет, Вовка раз улучил минутку и забежал в комнату, когда Яков на кухню за чайником отлучился.

Красота там, говорил, разные картины на стенах висят и еще какие-то интересные штуки. Яков тогда здорово ему уши надрал, когда вернулся.

– Все-таки как его фамилия? – не утерпела Вера. – Кто он был, чем занимался, на что жил?

– На что жил? – Янина задумалась. – Он старый очень был, сколько его помню – всегда старый, лет девяносто, наверное, а то и все сто. Так что нигде не работал, жил скромно, да никто особо и не интересовался, на что он там жил… Он вообще нелюдимый был старик, с мамой моей во дворе здоровался, конечно, о погоде иногда беседовал. Ну и меня отличал из всех детей…

«Понятно почему», – подумала Вера, вспомнив, какой красавицей была Янина в юности.

Янина молчала, помешивая ложечкой остывший чай. Глаза ее затуманились воспоминанием. Вдруг она тряхнула головой, сверкнула глазами и поглядела на Веру в упор.

– А, ладно, – решительно сказала она, – вот если хочешь знать, то это Яков Романович меня с мужем познакомил.

– С мужем? – удивилась Вера. – Ах да, у тебя же муж был…

– Не у тебя одной, – зло прищурилась Янина, и Вера вздрогнула.