Зеленая

Она в самом деле пришла ко мне на помощь: набросилась на разбойника сзади и сломала ему ту руку, в которой он держал меч. Громко вопя от боли, он упал рядом с матушкой Аргаи. Та перекатилась на бок и вонзила кинжал ему в шею под подбородком.

Вскоре все было кончено; мне казалось, что схватка длилась всего один миг. Восемь нападавших из двенадцати были мертвы, один умирал, громко и хрипло булькая. Трое еще дышали до тех пор, пока им это позволяла матушка Шестури.

Раненная в плечо матушка Аргаи лежала на земле. Из раны обильно текла кровь. Два пальца матушки Гиты висели на лоскуте кожи. Она молча поставила их более-менее на место и туго перевязала полоской материи.

Я стащила плащ с одного из умирающих и начала перевязывать плечо матушке Аргаи. Матушка Шестури что-то приказала матушке Шиг; та бросилась бежать.

Раненым Клинкам обязаны были помогать все калимпурцы, даже уличные воришки. Вскоре после того, как закончилась битва, в роще появились люди. Матушка Шестури отобрала с полдюжины крепких мужчин и велела им сломать шеи выжившим.

Только тогда я сообразила, что меня тоже ранили. Весь мой левый рукав пропитался кровью. Левая сторона совсем онемела.

Матушка Гита присела на корточки рядом со мной; когда она дотронулась до моей раны здоровой рукой, я чуть не потеряла сознание от боли.

— Молодец! — сказала она и начала втирать мне в рану грязь.

«Грязь?!» — удивилась я.

Вокруг меня закружился мрак.

— Мы патрулируем весь город, но никто не знает, где нас искать, — сказала мне матушка Шестури три дня спустя.

— А почему? — промямлила я.

— Если мы нигде, значит, мы повсюду. Ты, Зелёная, в ту ночь была повсюду.

— Кто они такие?

— Те, кого мы убили? — Она мрачно улыбнулась. — Никто! Ничтожества! Любители поживиться тем, что им не принадлежит. Мы наткнулись на них случайно.

— Тогда… какое нам до них дело?

Матушка Шестури взяла меня за руку.

— Все, что касается Калимпуры, касается и богини Лилии. Если город страдает, страдает и она. Защищая всех, мы защищаем себя.

— В роще мы убили двенадцать человек! — Внутри у меня все сжалось.

— Да, — ровным тоном ответила она.

Раненых добили… Жалеть ли их?

— Прошу вас, — сказала я, — мне нужно двенадцать черных свечей и двенадцать белых. Спички. И, если вы знаете, их имена.

— У нас так не принято.

— Зато у меня принято, — не сдавалась я, чувствуя, как постепенно закипаю.

Матушка Шестури вздохнула:

— Поступай как знаешь.

Дожидаясь, пока мне принесут свечи, я размышляла о природе души. У меня над головой в палате исцеления кружил маленький вихрь, как будто богиня хотела мне что-то сказать. Я пристально всматривалась, ища ее повсюду.

— Я хочу в порт. Может быть, что-нибудь услышу там о Медных Холмах. Мне надо узнать, по-прежнему ли там торгуют детьми…

Ответом мне послужило молчание.

Десять мучительных дней ушло на то, чтобы зажила рана на левом бицепсе и я снова могла поднимать левой рукой тяжести. Обряд со свечами не принес мне ни умиротворения, ни облегчения, и все же я почувствовала себя лучше. Я наблюдала за тренировкой молодых претенденток в орден Клинков. Пока я сама не могла тренироваться, я проводила время на храмовой кухне: диктовала рецепты и пробовала результаты чужих кулинарных опытов.

— Суховато вышло, — отозвалась матушка Кухарка о жарком из ягненка, — но можно его усовершенствовать.

В храме Лилии больше всего ценили мою выпечку.

Кроме того, я ежедневно совершала вылазки в порт в своем маскарадном костюме. Кожаная полумаска выглядела немного театрально, зато никто не видел моих шрамов. Кроме того, маска отвлекала внимание от моего петрейского акцента — мне так и не удалось полностью отделаться от него.

Для прогулок по питейным заведениям нужны были деньги. Хотя Клинки никакого жалованья не получали, не говоря уже о претендентках, храм Серебряной Лилии был очень богат. После битвы в манговой роще подопечные матушки Шестури приняли меня и дали всем понять, что я нахожусь под их защитой. Ни у кого после этого не возникало желания посмеяться над моими странными причудами.

Вскоре я стала завсегдатаем в «Упавшем топоре». Кроме того, я часто проводила время в винных забегаловках, которые назывались «Сосок Риштры», «Три швартовные тумбы» и «Пробка». В самом начале своих похождений я получила кличку. Ее придумал владелец «Упавшего топора».

Как-то я приходила туда несколько дней подряд с мешочком медных пайс и серебряных монет.

— Здорово! — приветствовал меня владелец. — Никак, Костолом вернулся! Должно быть, наше пойло пришлось тебе по вкусу!

— Забористая штука, дружище. — Из-за раненой руки у меня сел голос, что сейчас было мне очень полезно. Наверное, кабатчик принял меня за младшего сына какого-нибудь богача, который шатается по всему городу и прожигает жизнь.

— Сегодня налью тебе кое-чего получше, — громким шепотом предложил хозяин. — Ты ведь теперь у нас постоянный клиент!

— Угу, — буркнула я.

Жена хозяина с улыбкой поднесла мне чашу. Когда-то она, несомненно, была красавицей, но сейчас ее портили обкусанные губы и щербатый рот.

— Вот твое пиво, Костолом. — Она игриво подмигнула мне.