Зеленая брама

Уничтожение личных дел, списков, документов стало почти правилом в зажатых в клещи войсках; не без основа­ния считалось, что враг воспользуется советскими доку­ментами в шпионских и провокационных целях, и их уничто­жали в момент, казавшийся смертным часом. Живые иска­ли в карманах гимнастерок погибших товарищей не только удостоверения, но даже письма: все забирали с собой. А как потом сложилась судьба этих совершенно правильно поступавших товарищей и однополчан?

Документы раненых хранились обычно в канцеляриях госпиталей. Долго ли существовали канцелярии?

Старались затеряться и скрыться в толпе командиры высокого ранга, с презрением отвергая преимущества, кото­рые им сулили палачи. Не трусость руководила их поступ­ками: они не желали доставлять радость врагу — еще один командир полка или дивизии схвачен. Это было еще и фор­мой подготовки к побегу, а побег командиру куда трудней осуществить, чем рядовому. Скрывались комиссары и полит­руки, чтоб не отдать свои жизни так дешево и сразу.

Можно только порадоваться тому, что командиры были выявлены не все.

Командир 72-й стрелковой дивизии генерал-майор Па­вел Ивлианович Абрамидзе при выходе из леса переоделся, в плен попал в шоферском комбинезоне и довольно успеш­но выдавал себя за шофера. Его разоблачила какая-то сволочь. Бежать генералу уже не удалось, но несчастье свело его с замечательными людьми — с Карбышевым,

Шепетовым, Огурцовым, Тхором, Потаповым; он участво­вал в лагерном подполье.

В довоенные времена 72-я стрелковая соседствовала со знаменитой 99-й дивизией, в бой они вступили одновре­менно в районе Перемышля. Плечо к плечу сражались эти соединения в Зеленой браме. И вот в плену комдив Абрамидзе вновь оказался рядом со своим прямым начальни­ком — командиром 8-го корпуса Михаилом Георгиевичем Снеговым. Надо было продолжать воевать, и они продолжа­ли — честно и бесстрашно. Опоздай освобождение на несколько часов, еще оставшиеся в живых подпольщики были бы неминуемо уничтожены эсэсовцами...

Ровесник века, Павел Ивлианович и ныне в строю — на военной кафедре Тбилисского университета.

Но продолжим воспоминание об Уманской яме. Я провел там десять или одиннадцать дней, и страшный хаос, еще царивший в августе, оказался для меня спасительным.

Помню трагические встречи с товарищами и знакомы­ми. Чувство стыда и общей униженности заставляло отво­дить глаза. Но хорошо запомнился первый вопрос, который задавали друг другу старые знакомые:

   —  Как тебя зовут? Кто ты по званию, по должности? Из какой ты части?

Подразумевалось, что будет названа (запомни непре­менно!) придуманная фамилия, по преимуществу украин­ская, соответственно новое имя и отчество, ну, еще и адрес «родного дома» — близлежащего села.

Очень распространена была версия: мол, я только что мобилизован в армию, человек сугубо гражданский, да и темноват, в какую часть попал, даже не успел узнать, а тут — окружение.

Хотя лишь немногие имели касательство к военной разведке и особому отделу, но легенды (все пионеры знают, что так называются придуманные для разведчиков и отра­ботанные с максимальной правдоподобностью, оснащенные десятками тонких подробностей биографии и истории) со­ставлялись искусно и заучивались тщательно, чтобы и во сне не выдать себя.

Ближе к осени абвер и гестапо стали наводить «поря­док» в лагере, составлять списки, проводить проверки и переклички и, что всего хуже, изучать своих пленников, умело используя скрывавшихся врагов, уголовников, шкур­ников, а также малодушных и безвольных.

И все-таки очень многие товарищи, оказавшиеся в Уманской яме, сумели скрыть свои настоящие имена, фамилии, должности, звания, но не в поисках личной без­опасности, а для борьбы.

Удачно утаившись под выдуманным псевдонимом, эти смелые и честные люди сгорели в пламени войны дотла, и очень редко, чаще всего случайно, удается теперь найти их подлинные имена, их довоенные адреса. Получилось, что, скрывшись от врага, они скрылись и от своих — от потомков, от истории. Их безымянность — особая форма мужества.

Недавно я ознакомился с опубликованными в печати ГДР списками расстрелянных, замученных, повешенных, гильотинированных советских участников антифашистской борьбы, действовавших в концлагерях Маутхаузен, Дахау, а также в командах «острабочих». Участвовал в розысках документов и опубликовал их в нашей стране советский историк Е. А. Бродский.

Это далеко не полные списки, иногда случайно сохра­нившиеся отдельные страницы гестаповских архивов.

Отчетливо видно, что многие наши боевые товарищи жили и боролись в неволе под псевдонимами, ушли на казнь, не выдав своих подлинных имен.

В списках, составленных на основе тюремных докумен­тов, фигурирует немало фамилий, скорее всего придуман­ных, напоминающих о местожительстве или месте рожде­ния: Федор Новгородский, Вениамин Мордовский, Михаил Камчаткин, Захар Донской.

Озорно выбранная, несомненно, ненастоящая фами­лия — Севильский... А вот лагерная кличка — Петр Усатый.