Зеленая брама

И все-таки я опасался превращения легенды в собствен­ное, не очень достоверное воспоминание — это ведь ста­новится с годами безобидной, но довольно распростра­ненной болезнью ветеранов: увиденное вчера на экране телевизора мы сегодня готовы рассказывать себе как про­исходившее с нами.

На страницах своей книги я привел этот эпизод исклю­чительно как легенду, чтобы не поддаваться искушению выдумывать.

Однако это мне и не грозило. Пришло фантастически точное подтверждение! Я получил бандероль из Федератив­ной Республики Германии. Один бывший командир дивизии вермахта, проведший потом несколько лет в плену за Волгой, а ныне преуспевающий адвокат и горячий сторонник дружбы между нашими странами, выполнил обещание, данное мне в Дортмунде, где мы познакомились в Обществе дружбы ФРГ—СССР. Он тогда сказал, что раздобудет книги об «уманском котле».

Меня еще тогда, при первой нашей беседе, удивила информированность отставного оберста, подобное знание, казалось бы, мало кому известных у нас событий. Да и бывший командир дивизии вермахта находился в 1941 году на другом участке фронта, он не участник, не очевидец. Я спросил его:

— Откуда вам известны такие подробности?

Он ответил:

— Но ведь это битва под Уманью!

В каком издательстве вышла книга? Оказывается, автор выпустил ее на свои средства, написал на обложке «зельбстферлаг», что в переводе звучит как «самиздат».

В сопроводительном письме сообщался и адрес автора мемуаров: если будут неясности, можно обратиться к нему лично... Но неясностей не было.

Это дневник ефрейтора, и вот запись от 5 августа:

«...Хорошо было видно Копенковатое и лес, а также ряды красноармейцев, приготовившихся к бою не на жизнь, а на смерть. Маршем, в строгом порядке они вышли из леса, ви­димо надеясь, что сплошного фронта немцев уже нет. Они шли тесно, сомкнувшись в ряды, человек по десять, и голова колонны вытянулась по направлению к нашей тригономе­трической вышке и находилась метрах в двухстах от нас.

Обстановка накалялась, и я при виде приближающихся русских вспотел. К этому времени колонна растянулась на добрых два километра. В колонне была пехота, тянулись обозы, запряженные лошадьми, шли грузовики и легкие разведывательные танки. Впереди колонны шагали двойны­ми рядами стрелки, а во главе ее на прекрасной белой лошади скакал офицер. Он размахивал над головой кривой казацкой саблей. Клинок и сбруя сверкали на утреннем солнце. Вдоль колонны скакало еще несколько всадников. К нам доносились их громкие команды...»

После этого, весьма рельефного изложения событий идет ухарское, в духе рассказов барона Мюнхаузена описа­ние собственных подвигов и действий горных егерей. Самиздатский автор вообще бесстыдно откровенен. Он, на­пример, подробно рассказал, как, заметив, что у лежащего на поле боя украинца (так в тексте) дрогнули ресницы (зна­чит, он еще жив!), приставил ему к животу автомат и раз­рядил. Сегодняшний рассказчик и издатель не постыдился вспомнить, как убил женщину в красноармейской форме.

Противно и страшно читать такие воспоминания...

Но я должен процитировать еще несколько строк:

«Было десять часов утра. Палило солнце, и рассчитывать на воздушное охлаждение не приходилось. Запасного ство­ла не оказалось, ствол пулемета мы облили кофе из фляги, и Клевайс стал стрелять дальше. Между тем прибыло подкрепление: вахмистр Лейце с двумя отделениями. Теперь мы уже стреляли из трех пулеметов и все равно не могли задержать продвижение русских на запад». (Правильно ли указано направление нашего прорыва? Полагаю, что у мему­ариста не было компаса.— Е. Д.)

Приведу еще одну красноречивую строку: «У меня было самочувствие трупа, проснувшегося в гробу».

Барон Мюнхаузен второй мировой войны продолжает:

«Я вновь увидел всадника на белом коне. Он что-то кри­чал и размахивал саблей над головой. Все русские, следо­вавшие за ним, смотрели на него, а он уже был близок к лесу. Безумие ситуации взбесило меня. Я закричал Клевайсу: «Уложи же ты этого!..» Клевайс стрелял несколько раз и все мимо и беспомощно смотрел на меня...»

Я нисколько не сомневался, что хвастливый автор сейчас объявит себя победившим всадника. Он, конечно, пишет, что стоило ему лечь за пулемет — и с русским было покончено.

Но я-то знаю, что Николай Иванович Прошкин был только ранен в том бою, ранен был и белый конь.

Адъютант генерала и с ним лейтенант из особого отдела 58-й стрелковой дивизии нашли Н. И. Прошкина в Уманской яме, пытались организовать побег, но тяжелое состояние генерала не позволило исполнить дерзкий замысел.

Прошкин погиб уже на исходе своего заточения: в лагере на территории Германии, в каменоломнях, он обрушил ка­менную глыбу на голову предателя и был казнен фашис­тами...

Мемуарист продолжает свой рассказ. Некоторые детали позволяют судить о напряженности боя: в одном взводе за­ступает пятый командир, в другом — четвертый.

А вот концовка записи от 6 августа: