Зеленая брама

«...Вдруг в воздухе раздался свист, и прежде чем я мог понять, что произошло, вокруг нас стали рваться снаряды. Крюгера и Вайля ранило, а Гауст истекал кровью. Не стало и пулеметчика из третьего отделения, и я перешел к его пулемету. Мы продолжали стрелять из трех пулеметов, а из лесу выходили все новые и новые части русских навстречу смерти. И все же они продолжали продвигаться дальше и дальше. Немногое изменилось, когда нам на помощь при­была еще рота пулеметчиков. Если бы русские догадались двинуться по всему фронту, они бы просто смяли нас своей массой. Страшась, что это может произойти, я неистовст­вовал. В поисках укрытия я прыгнул в яму, где лежал убитый мною украинец, и продолжал стрелять».

Автор дневника признается, что не в силах остановить русских, и восклицает:

— Боже, что будет дальше!

А вот запись от 7 августа:

«Стало ясно, что русские под прикрытием ночи прошли через посты сторожевого охранения и заняли важные пози­ции. Собрав последние силы, они попытались прорвать фронт. На всем пути от Шевченко до Тутовой рощи у нас царила паника».

Не скрою, начитавшись сочинений Лутца Хатцфельда, я даже почти через полвека не ужаснулся его сообщению, что больше половины писем, доставленных после боя из Германии, пришлось отправить обратно, я горестно поду­мал — поделом!

С таким же опозданием порадовала меня запись: «Ка­кой-то генерал из отбившихся пытался организовать пар­тизанскую войну. Партизанскую войну? Что это такое, мы не знали...»

Что такое партизанская война, они узнали позже, а упомянутый генерал — это, несомненно, Огурцов, именно он поименовал наш кавалерийский отрядик партизанским.

Важными показались мне и такие строки: «Был момент, когда я пришел в ужас, что мы проиграли, когда увидел движущиеся на нас толпы русских».

Никогда не станут легендой ни убийство раненого украинца, ни «самочувствие трупа, проснувшегося в гробу». Но как свидетельства героизма защитников Зеленой брамы они красноречивы.

Эта история, отпечатанная в дюссельдорфском самиз­дате, достоверное подтверждение нашей легенды.

Сколько тайн хранит еще Зеленая брама!

Например, остались невыясненными, нераскрытыми многие подвиги, совершенные нашими людьми в неволе. В найденных фашистских документах о них сказано: «Плен­ными не считать!»

Есть свидетельство, касающееся генерала В. И. Прохо­рова. Он был переодет и спрятан в концентрационном ла­гере. Палачи искали его, но найти не сумели. Орали по радио: генерал Прохоров, сдавайся! Значит, и узника они не полагали сдавшимся.

Конечно, он не сдался!

«Пленными не считать» уже звучит по-иному...

Я мысленно представляю этих мужественных людей: они томились в одних застенках с антифашистами и под­польщиками Европы; равные в гибели, они заслуживают право на равенство в истории.

Умань, Подвысокое, конечно, лишь эпизоды великой битвы.

Но сражавшиеся в том кольце — я повторяю это вновь и вновь — не менее чем на две недели сковали силы врага в направлении Днепропетровск, Запорожье, Донбасс и на подступах к Киеву.

В Бресте и Перемышле, в Подвысоком и Киеве, в Одессе и Севастополе, в Могилеве и Смоленске убивали и убили «блицкриг»!

И не только там!

Героика сорок первого года, отвага и непреклон­ность защитников советской земли и советского строя, встретивших врага первыми, требуют неустанного изу­чения.

Если говорят, что великое видится на расстоянии и под расстоянием подразумевают время, то его после войны про­шло уже достаточно, а живых участников событий огром­ной исторической важности осталось мало. И с каждым годом их будет все меньше и меньше.

Неужели мы вправе, не завершив наш поиск, взвалить его на плечи внуков и правнуков?

Но я, кажется, вышел за пределы своей темы и той ду­бравы. Прежде чем поставить точку на последней странице, вернусь вновь к селу Подвысокому, к его жителям и защит­никам, к памятной Зеленой браме.

Не мне одному она памятна. Вот опять на столе моем пачка писем со всех концов Родины. Раскрою первое.

Адресат: Титов Тимофей Прокофьевич (Воронежская область, Таловский район, колхоз имени Калинина). Он пишет:

«И по сегодня стоят перед моими глазами молодые, наголо стриженные ребята, смотрят на меня укоряю­ще — не забывай нас, помни Зеленую браму.

Пишу не только от себя, а и от имени тех, кто погиб в Зеленой браме, Уманской яме, в фашистском концлагере, не увидев победы в мае 1945 года.

...С орденами и медалями закончил я войну в сорок пя­том, но никогда не вспоминал проклятый сорок первый год, себя, не умеющего толком стрелять...

Но испытал я тогда такую ненависть к врагу, ощу­тил такую его жестокость, что хватило мне заряда на то, чтобы без лекарств, без еды и медицинского ухода за­лечить свои раны и вновь возвратиться в действующую армию.

До апреля 1945 года воевал с фашистами, был и сапе­ром, и разведчиком, и автоматчиком, освоил военную науку и воевал до тех пор, пока осколок мины, оторвавший мне ногу, не выбил меня из войны. Стал я инвалидом второй группы (пожизненно).

Август сорок первого — незаживающая рана моей души.