Зеленая брама

С того дня прошло более сорока лет. Много горестного, трудного, страшного пришлось мне пережить и увидеть в разные времена и при всяких обстоятельствах. Когда-нибудь расскажу...

Но клянусь памятью матери, не было в моей жизни более тяжкого испытания, чем тогда, когда я объяснял окапывающимся стрелкам, что с наступлением темноты (как поздно в июле темнеет!) мы начнем отход.

Отход не просто с нашей земли, но с возвращенной се­годня, отбитой, вырванной из рук врага.

Мы должны оставить в этой земле только что похоро­ненных наших товарищей.

Мы отдаем эти поля и холмы даже без сопротив­ления.

Солдат сорок первого года, каких-нибудь две недели кочующий из боя в бой, не может разбираться в вопросах тактики, а тем более стратегии. Он не хочет поверить мне, что единственно правильное решение в создавшейся об­становке — оторваться от противника и отступить на рубеж реки с детским именем Мурашка.

Я говорю, что в сегодняшнем бою он был героем. Не льщу, говорю то, в чем убежден.

Он смотрит на меня исподлобья, воспринимая мои слова как неуместную лесть. Кому нужен такой героизм — гнать противника полтора километра, а потом отойти на двенадцать?

Известие о предстоящем отходе распространяется быстрее, чем наша запланированная разъяснительная рабо­та. Тем более что всей серьезности создавшегося положе­ния я выдать не имею права. Меня, что называется, не уполномочивали.

Где-то в этих наскоро отрытых окопах возникает чер­ное подозрение: не является ли немецким агентом этот неизвестный старший политрук, который лишь позавчера показался здесь и все время что-то записывал в тетрадочку в косую линейку?

Чувствую на себе тяжелые, недоверчивые взгляды.

Командир полка майор Михмих ведет разговор с лей­тенантом, заменившим только что умершего от ран комба­та. До меня доносятся лишь обрывки слов, но видно, что разговор идет на крутых виражах.

Лейтенант не может понять командира полка, да и сам командир рад бы оказаться лгуном, но, увы, он говорит правду, невыносимо горестную и знающую лишь единствен­ный путь к спасению полка, а дальше и дивизии, а может быть, и армии.

Надо отступить, отойти как можно скрытней и быстрее.

Я отходил с этим полком. Страшная была у нас ночь.

Разговоров пришлось наслушаться всяких. И даже, что командир полка продался, а прибывший на наблюда­тельный пункт капитан с пакетом — вовсе не из штаба ар­мии, а черт его знает откуда.

И конечно же кто-то в темноте уверяет, что, не останови мы преследование, так бы и гнали «его» до новой государ­ственной границы, что был приказ самого Сталина двинуть­ся вперед и овладеть городом Люблином, а наши начальни­ки его не выполнили, все отходят и отходят.

Утром, когда полк остановился на рубеже, предписан­ном в армейском приказе, выяснилось, что капитан с паке­том промахнулся — искал дивизию, а попал прямо в полк,— поэтому другие полки не получили приказа, и теперь с ними нет никакой связи, и дороги перерезаны. Потом стало слышно, что еще один полк и часть танковой дивизии вырвались, потеряв много людей и техники.

А я на какой-то шальной полуторке, принадлежавшей понтонно-мостовому батальону и потерявшей его, проско­чил на Подволочиск и услышал там, что армия отходит на старую границу и уж дальше в глубь страны не сделает ни шагу.

Две недели августа

1 августа

Ночью группа войск и ее штаб оставляют Умань.

Приказ командования Южного фронта: отойти на рубеж реки Синюхи.

На рассвете Военный совет двух армий радирует коман­дованию Южного фронта и Государственному Комитету Обороны: «Положение стало критическим. Окружение 6-й и 12-й армий завершено полностью. Налицо прямая угроза распада общего боевого порядка 6-й и 12-й армий на два изолированных очага с центрами в Бабанке и Теклиевке. Резервов нет. Просим очистить вводом новых сил участок Терновка — Новоархангельск. Боеприпасов нет. Горючее на исходе».

Дошла ли радиограмма до Ставки?

Но до штаба Южного фронта депеша дошла, и коман­дующий И. В. Тюленев немедленно радирует ответ: «Прочно удерживать занимаемые рубежи...»

По названиям населенных пунктов, указанных в радио­грамме, можно определить, что Понеделин нацеливался на прорыв в юго-восточном направлении.

1 августа, возможно, прорыв удался бы...

Штаб Южного фронта располагал сведениями, к сожа­лению не очень достоверными, будто противник выдохся и остановился. Кроме того, некоторые донесения укрепля­ли надежду. Вот, например, сводка № 071, тоже датирован­ная 1 августа и дошедшая до штаба Южного фронта:

«13 часов. Пограничники и войска 10-го укрепленного района овладели Нерубайкой и продолжают наступление на Торговицу».

Но следующая депеша — записка от начштаба 6-й ар­мии, переданная с оказией (эвакуация раненого на само­лете), полна тревоги:

«15 часов 45 минут. Для принятия эффективных мер и выбора направления выхода из окружения прошу срочно (лучше самолетом, чем по радио) сообщить, где находятся ваши силы, направление действий противника и ваши планы на ближайшие дни. Самолетов связи мы не имеем. Иванов».

И опять — надежда!